- Так себе...
- Не понравился, выходит?
- Война. Сам понимаешь...
- То-то и оно! И не крути-ка ты, командир, девке голову. Слышишь? Она же своя. Русская... И честная, видать...
- Старший сержант Васюков! Кто тебе помог подбить самолет и первый вынес благодарность? - спросил я.
- Ну, ты.
- Не "ну, ты", а младший лейтенант Воронов! И я запрещаю тебе обсуждать его действия, потому что он малый хороший, а не какой-нибудь там пьяница, как некоторые.
- Ясно. А выпить хорошему малому не хочется?
- Хочется. Но надо подождать до вечера.
- Тогда отнеси все туда. А то у меня такой настрой, что могу не вытерпеть. Самолет все-таки подбил я.
Мы сошли к ручью, и там в кустах краснотала я забрал у Васюкова писанку, консервы и сало. "Приду,- думал я,- положу все на стол и скажу: вот бойцы, командиры и политработники нашей части прислали подарок... на день рождения вашей дочери... Нет, это глупо. Скажу что-нибудь другое..."
На дворе я увидел Кольку, и он еще издали сказал:
- Хочешь поглядеть, сколько у нас крови?
- Где? - испугался я.
- В сарае. Маринка петуха зарезала. Варится уже...
У меня больно и радостно ворохнулось то знакомое чувство благодарности и преданности к Маринке, которое я испытывал тогда в амбаре, когда подарил ей сахар, и я схватил Кольку и поднял на руки. У него соскользнули на снег валенки - велики были, и когда я присел и стал обертывать его ноги ситцевыми ветошками, на крыльцо вышла мать.
- Ну чего ты залез к чужому человеку? Маленький, что ли! - крикнула она Кольке.
- Я не залез, это он сам,- ответил Колька. Я поздоровался с матерью по команде "смирно". Она велела Кольке идти в хату и скрылась в сенцах.
- Позвать Маринку? - сочувственно посмотрел на меня Колька.
- А мать не заругается? спросил я.
- Что ты! Она уже ругалась. За петуха...
Маринка выбежала в одном платье. Я снова будто впервые увидел ее невообразимую, с громадными черными косами, с свадьбой в глазах. Я взглянул на них, как на солнце, и сказал:
- Принес вот кой-чего...
Я начал доставать из карманов сало и консервы, а Маринка оглянулась на хату и схватила меня за руки.
- Не надо сейчас, спрячь скорей! Лучше вечером... И не говори ничего маме... Потом я скажу ей про всё сама...
- Я очень не нравлюсь ей? - спросил я.
- Она же не зна-ает, какой ты...
Первый раз в своей жизни я поцеловал тогда руку девушке. Маринка ахнула, вырвала руку (она пахла палеными перьями) и почти гневно сказала:
- Ну зачем ты так? Что я тебе, чужая?!
Этот день и угас ярко,- солнце закатывалось чистым, малиновым, и оснеженное поле за ручьем тоже было малиновым, жарко сверкающим. На нем, прямо перед нашим окопом, колготилась большая стая ворон и галок. Васюков сказал, что это они к морозу рассаживаются на ночь на земле.