Мне нельзя было ни о чем думать,- тогда начинала идти кровь, но щели все время были перед глазами, и Васюков с Маринкой тоже, и капитан Мишенин, и мой взвод, и Колька, и я сам...
Под вечер я увидел Васюкова. Он сидел у меня в ногах, спиной ко мне, и раскачивался взад и вперед, будто молился. Я лежал и не шевелился: даже если это и не на самом деле Васюков - все равно пусть сидит. Потом, может, увижу еще кого-нибудь...
А Васюков все раскачивался и раскачивался. Я бы мог тронуть его носком сапога - рядом сидит. У него на шинели не было почему-то хлястика, и горб смешно топорщился и ломался. Интересно, пропадет Васюков, если взглянуть на щели в крыше сарая? Я посмотрел на них,- они посинели и померкли,- перевел взгляд и опять увидел Васюкова. Как и до этого. Он сидел и что-то грыз. Раскачивался и хряпал.
- Коль,- позвал я. Васюков дернулся и оглянулся, и я увидел в его руке бурак. Он выронил его в солому и на коленях полез ко мне. На его шапке не было звездочки, а в петлицах треугольни-ков. Нос у него был большой, не его, и сидел на боку. Васюков! Живой Васюков... Он примостил-ся слева от меня и молча поправил на мне шапку.
- Всех? - спросил я.
- Лежи,- сказал Васюков.- Кроме нас да Перемота - никого. Сволочи, бросили...
- А где Перемот?
- Остался там. Да он и не пикнул.
Я подумал, что все вышло так, как я хотел: троих. Троих вполне хватит для майора Калача. А куда же попало Васюкову? По носу только? Нос у него совсем сидел на боку, а серый пух вздыбился на щеках и даже завился колечками. Отрос за время разведки боем, что ли?
- Куда тебе попало? - спросил я. Васюков полуотвернулся от меня и назвал место, какого у него не было. Он сидел и раскачивался взад и вперед. Я положил свою руку на его колено и спросил:
- Меня в спину?
- Наискось... А под мышкой выскочил.
- Осколок?
- А то хрен, что ли!
- Большой?
- Фатает! - сказал Васюков и выругался в пра-христа.- Ну что будем делать, а? Если б ты мог бечь! Кура пошла, фрицы все по хатам сидят...
- Давай сматывайся один,- сказал я.- Мне все равно хана.
Васюков наклонился ко мне и проговорил в глаз:
- Да там и рана-то с гулькин нос. Дня через три присохнет, и все!
Это Васюков врал. Зачем же он говорил об осколке, что его хватает? Для чего хватает? А запекшаяся кровь, которую я вытащил изо рта? Про рану он врал, но это было то, что я всем телом хотел от него услышать. Конечно ж она с гулькин нос и через три дня присохнет. Присохнет, и все...
...От края и до края земля засеяна красным маком. Махровые цветы растрепаны и повернуты головками в одну сторону - к маленькому багровому солнцу, встающему над горизонтом. Стебли мака не стоят на месте. Они несутся к солнечной точке, в беге сливаются в сплошной поток чего-то густого и липкого, которое вот-вот смоет с ног, и тогда я закрывал глаза. Красный поток застывал, медленно превращался в маковый засев, но стебли опять бежали, и я знал, что теперь надо открыть веки. Так продолжалось, пока я снова не увидел Васюкова. Он наплыл на меня лохматым пятном, спросил: "Может, пить охота?" - и пропал в темноте сарая за веялками. Через некоторое время он вернулся и дал мне большой, серый комок снега. Снег вонял махорочным дымом и ружейным маслом, и в нем то и дело попадались остья ржаных колосьев. Как только я съел его, Васюков сказал: