Дадхъянч сидел на высоком приступе хижины и однообразно бурашил молочную болтушку. Расплёскивая её себе на колени. Цветы, отражённые в его глазах, вымеркли. Когда возле хижины появилась Гаури, он спрятал глаза.
— Можно подумать, что ты собрался проткнуть миску насквозь, — сказала женщина, оценив его работу. Дадхъянч швырнул посудину на землю и успокоил лицо ладонями. Его пальцы стекли по щекам, и риши отпустил глаза на луговой разноцвет.
— Миска вещественна и потому имеет цену. Ей повезло. Что против неё душа? Так, ничтожество. Ни на что не годное и ни к чему не приспособленное, — вздохнул Дадхъянч.
— Ну вот опять.
Гаури подняла миску и обтёрла её краем долгополой телухи.
— Опять, — подтвердил риши. — Скажи ещё: «И чего ему не хватает?»
— Да, — твердо заявила женщина, — я не понимаю, чего тебе не хватает. Столько лет ты потратил на то, чтобы обрести известность среди пастухов. Не спал ночами, изнуряя себя этими бесконечными опытами с настойками и отварами. А сколько раз ты травился? Это что, не в счёт? Унижался, беря ничтожную плату за свои труды. За то, что спасал людям жизни. И вот теперь, когда тебя все знают, ты вдруг заявляешь, что оказался не при деле. Как это можно назвать?
Она замолчала, подавив в себе продолжение мысли.
— Ну и как это можно назвать? — не успокоился Дадхъянч.
— Блажь среднего возраста. Вот как, — вынесла свой приговор Гаури и ушла в хижину.
Жена Дадхъянча никогда не повышала голос. Никогда. Это ей было несвойственно. Вот и сейчас всю страсть своих душевных переживаний она отчеканила твердо и однозвучно. Будто бранила мальчишку. Не для острастки, а так — для порядка.
Дадхъянч покачал головой. Ему казалось, что его переломили пополам. По правилам какого-то выдуманного семейного благополучия. Ему хотелось спорить. Он не договорил. Вернее, не доворошил свою душевную язву. Со всей злобой и бесполезностью этого самомучительного порыва, на какие может быть способен неудачник среднего возраста.
Дадхъянч встал и отправился следом за женой. Ему навстречу из хижины выбежала прехорошенькая девочка тех лет, когда подобные разговоры между папой и мамой ещё не кажутся ссорой. Она схватила риши за пояс и потянула к себе что было силы.
— Чего тебе, Сари? — теряя боевой пыл, проговорил отец ребёнка.
— Ты обещал сводить меня в деревню. Туда, где козочки.
— Сходим… как-нибудь.
— Когда сходим?
Дадхъянч не ответил, высвободился из цепких детских ручонок и вошёл в хижину.
— Я ухожу, — сказал он застывшей возле очага жене.
Гаури даже не пошевелилась.
— Я должен уйти… На время. Помнишь, когда мы тебя прятали в маленькой горной хижине? Ты лежала без сознания, и я приходил к тебе каждый день. А дорога была такой долгой, но я не замечал времени. Совсем не замечал. Потому что знал, для чего живу. Мне казалось, что, если быть с тобою рядом, ты обязательно выживешь. Тогда я знал, для чего живу. А теперь всё не так…