Возможно, живые его кости и не были оружием. Так будут — мёртвые! Не красота, но сила! Что — красота, только символ и ничего больше. Сама она, в лучшем случае, повторяет силу, а в худшем — мается скитаниями духа, ибо вне совершенства нет красоты, а вне силы нет совершенства.
И что там душа — стеснение чувств, клубок великих и ничтожных убеждений, привычек, нравов? Таскание безмерного по скудобе. Лишь сила создаёт её живучесть и величие, поскольку слабость — мерило ничтожества. И разве не величие души в непокорности тому, что нам противно и враждебно, а ничтожество её — в пресмыкании перед этим? Нет истинно великих душ вне силы.
И правда повторяет силу. Искать правду в слабости то же, что ловить птицу голыми руками. Правда — это справедливость, а справедливость — сила, воплощённая в разум…
А может, совершенство — иллюзия? И мы гонимся за тем, что ускользает, словно полдневная тень? К чему тогда рассуждения о красоте и правде?
Диводас тихо вздохнул. Он не спешил за совершенством. Он был сама заурядность. Отяжелевший, огрубевший, померкший в меру лет и душевных встрясок. В общем, поизносился. Потому он и не вмешивался в разговор о совершенстве, боясь обратить на себя внимание Индры.
Но молчание Диводаса умело говорить. Иногда. Погружаясь в его мысли и независимо от его воли.
— Совершенство есть форма истязания арийской души, — сказал он тихо.
Индра услышал, заметил смущение Диводаса и замолчал.
— А что, по-твоему, есть сила? — спросил вождь сиддхов.
— Уравнивание противоречий, направленное не столько на их взаимное подавление, сколько на взаимное благодействие. Только в этом случае они перестают воевать с тобой. А внутреннее и внешнее составляют единое целое.
— Совсем недавно я слышал другое, — перебил сиддх. Пока ты собирался с силами, здесь стала приживаться слабость. Её беззубая затея. Поющая: «Чем хуже — тем лучше!»
— Перевёрнутая сатва.
— Совершенно верно. Которую нам хотят навязать как истину.
— Истину в обличье беспощадного реализма, — домыслил кшатрий.
— Скорее, в обличье убогого коварства. Растлевающего созидательный дух природного «благородства».
— Арийцы не пойдут за этим.
— Не всё так просто, — мрачно заметил Диводас. — Наше слово вдохновенно, а у коварства — символически абсолютно точно, как при расчёте. Потому что записано знаком. Не слово и его дух теперь создают культ разума, ясность мысли, творчество пересказа, а закорючка, начертанная на известняковой доске. «Священные письмена». Магия закорючки! Вот что удумал этот проходимец.
— Кто он?
— Увидишь. Занимательно, не правда ли? Особенно для вайшей — для тех, кто говорит так же туго, как мыслит, ибо мыслит наперекосяк. Чтобы мыслить, мозгам нужна плётка. Труд. А здесь за них всё уже сделано. Осталось только прочитать и повторить. Теперь мыслит не голова, а кусок известняка с закорючками. Голова отдыхает.