— Что ты тут делаешь целыми ночами? — поинтересовалась она. — Ты что, никогда не спишь? Сидишь тут, глядишь…
Я показал на беззаботную луну, на звезды, поблекшие в ее свете, и на собственные широко открытые глаза. Она уже наловчилась понимать мои неуклюжие жесты.
— Пока ты сидел в тюрьме, тебе не давали смотреть на небо?
Я махнул рукой, охватив и жмущиеся в долине темные домишки, и несколько одиноких строений за окраиной, и тенистый парк местного барона за спящим городом, и призрачные очертания гор Караг-Хиум на далеком горизонте. А потом я снова провел рукой по глазам и закрыл их.
— Ничего не видел? Тебе вообще нельзя было смотреть?
Я кивнул.
— Тьфу, пропасть! Просто в голове не укладывается! Тогда понятно — ты тут добираешь свое.
Я улыбнулся и вернул ей фляжку.
Она хлебнула и искоса взглянула на меня с обычной искоркой во взгляде.
— Я знаю, нельзя об этом спрашивать, но я жутко любопытная и вечно лезу не в свое дело. Скажи, как тебя, сеная, угораздило попасть в Мазадин? Я говорила Нариму, что ты, наверно, по меньшей мере убийца, потому что хуже только предатели, а предателей сразу вешают, а ты мне жизнь спас, да и добрый ты… Ну, добрым вообще-то можно стать и от тяжелой жизни, но как-то мне не верится, что ты убийца. Скажи, да или нет?
Я помотал головой, мечтая, чтобы она сменила тему.
— А что тогда? — Она взяла мою узловатую, покрытую шрамами руку в свою теплую пухлую ладошку. — За что тебя так?
Я снова помотал головой и мягко отнял руку, радуясь, что Каллия так легко мирится с моей немотой. Даже если бы я мог ответить, пришлось бы признаться ей, что это сделали, стремясь заставить мою музыку замолчать и тем самым уничтожить меня. Но даже через тысячу лет я не смог бы сказать ей за что.
Наверно, она подумала, что мне просто стыдно признаться. Настаивать она не стала.
— Ничего, что я спрашиваю? Ты не обижаешься?
Я улыбнулся и раскрыл перед ней ладони. Каллия снова дала мне фляжку.
Она решила рассказать о себе и добрых полчаса разглагольствовала о странностях мужчин, начав с собственного отца, который насиловал ее с восьми лет, а в девять продал. Затем она провела детальное сравнение сенаев и удемов, а также всех прочих, у кого находились деньги платить за ее услуги.
— Наверно, потому-то я так и дружу с Наримом, — сообщила она. — Никто не понимает, что может быть интересного в холощеном ребенке, а я говорю — зато он не имеет на меня нечестных видов, ни к чему ему!
Я слушал ее вполуха и радовался, что от меня не ждут ответа. И вдруг с запада послышалось приглушенное рокотание. Рокотание перешло в непрерывный грохот, и с закатной стороны поползла, быстро поглотив звезды на доброй половине неба, смоляная туча. По небосводу пробежали алые сполохи. Лунный свет замерцал за остроугольными очертаниями крыльев, закрывших полгорода, а затем пронизал золотые и зеленые спирали и завитки прозрачных перепонок. Алый огонь сверкал на медной броне, покрывающей огромные тела, способные раздавить два десятка конников, и длинные мускулистые хвосты, которым под силу пробить брешь в гранитной стене.