Красноклювый ястреб с победным криком ринулся вниз, к озеру, а я стал спускаться в Кор-Талайт по каменистому склону, поросшему жесткой серо-зеленой травой. Я был так погружен в разрешение нравственных противоречий, что едва не налетел на того, кто, запыхавшись, спешил мне навстречу.
— Так и знал, что ты тут торчишь!
— Давин!
Он обнял меня так, что ребра приветственно захрустели.
— Насилу выбрался. В Кор-Неуилл в последнее время такая свистопляска… Едва ноги до ушей не стер — загоняли совсем, но тут у того парня, вместо которого меня взяли, прошла наконец лихорадка, так что у них теперь опять слуга с опытом, а не недотепа вроде меня.
— Молодец. А то у меня сердце не на месте с тех пор, как Желудь пришел без тебя.
— А он — он как? Не хотел никого спрашивать, пока не поговорю с тобой. Все идет как надо?
Конечно, Давин говорил вовсе не о своей невозмутимой лошадке. Я кивнул в сторону строящегося моста.
— Вон он. Он тут. Больше ничего сказать не могу. Я, кажется, недооценил впечатление, которое на него оказала наша история. Когда мы все рассказали, от него почти ничего не осталось, и то — все как на ладошке видно. Так что он в два счета всех убедил, что не в состоянии оправдать надежд. А нашим старшим другого и не надо, ты же знаешь.
— Именем Единого! Да что же это с нами делается?!
Мой лучший друг был на добрую голову выше меня и широк в плечах, как медведь, по крайней мере по элимскому счету, так что выглядел он весьма внушительно, особенно когда глаза у него сверкали праведным гневом. Я похлопал его по плечу и подтолкнул на тропу.
— Что делается… не у всех же такой острый ум, как у тебя, такое твердое понятие о чести, о добре и зле… Были бы мы все как ты — ничего бы не случилось.
— Ничего себе похвала — я же полжизни врал напропалую, — невесело хмыкнул Давин, передернул плечами, стряхивая мою ладонь, и побрел вниз по склону.
— Врать полжизни может только тот, кто знает всю правду. А не то запутаешься.
Давин разразился заразительным смехом и наградил меня шутовским поклоном.
— И кто же, позвольте спросить, этот утомленный и разочарованный жизнью гордец, этот главарь чудовищного заговора? Уж не тот ли Нарим, который в одиночку пытался избавить целый народ от его собственной слабости? Ах нет, не может быть, не верю! — Он уперся кулаками в бока. — Сдается мне, мой добрый Нарим, за всю твою немаленькую жизнь ты не совершил ничего хоть чуточку бесчестного!
Я расхохотался, отпихнул его и поспешил вниз по склону — чтобы он по моему лицу не увидел, насколько далек от истины.
— Иди сам поговори с Мак-Аллистером. Он о тебе беспокоится — боится, что тебе пришлось расплачиваться за его побег. Давай-давай, ему полезно на тебя посмотреть. Он ни с кем и разговаривать не хочет — открывает рот, только когда иначе не обойтись. Ни о чем не спрашивает, ничто ему не в радость, работает и работает, пока не свалится с ног. По-моему, его сейчас хоть ножом пырни — кровь не пойдет.