— Вставайте, лежебока, пойдем. Надо поговорить.
— Не хочу ни о чем разговаривать, — пробормотал я в одеяло. — Где ваш нож? Я не стану сегодня вам мешать.
— А у вас никто и не спрашивает, чего вы хотите, Эйдан Мак-Аллистер.
Ну вот, хоть кто-то со мной честен. Но как только я понял, что голос принадлежит Нариму, я решил, что заключение мое преждевременно.
— Ладно, говорите, — буркнул я. — Поведайте какую-нибудь непреложную истину.
— Вы не мертвец.
Я едва не взвыл.
— Ну и дурак, — сказал я громко и натянул одеяло на голову.
— Это непреложная истина. Вообще-то это вас с легкостью можно назвать дураком — нашли время оплакивать потерю богов. Боги никуда не делись. Просто вы их имен не знаете, а сенай, конечно, с такими вещами смириться не может — вы иначе устроены.
— Мои убеждения меня никогда не подводили, — отозвался я. — Хотя времени было достаточно.
— Ах, друг мой, вы по-прежнему блуждаете во тьме. Ведь насколько боги, создавшие людей, драконов и элимов, удивительнее жалких божков, у которых нет даже собственного голоса!
— Я не отрицаю, что был дураком и им остаюсь.
— Но вы живой дурак, а не мертвый. Пойдем — я покажу вам, что спорил не зря.
— С чего мне, собственно, идти?
— Ради Каллии. Неужели она погибла зря?
Я поднял голову и уставился на элима — он затаился в сумраке, словно волк с бледными глазами, ожидающий, когда потухнут уголья в очаге.
— Вот ведь ублюдок.
— Если это самое худшее, что вы имеете мне сказать, прежде чем мы отправимся, — что ж, мне повезло.
Я стал молча и яростно натягивать ботинки.
— Отмечу, однако, что элим не может быть ублюдком. У наших отпрысков родитель всего один, поэтому мы не имеем представления о браке, внебрачных детях и супружеской измене и, по правде говоря, не до конца понимаем, какой смысл вы вкладываете в это слово.
Луна на западе стояла низко. Два часа мы шли через долину по тенистой дороге — она вилась между скал и наконец вышла на пустынный откос. Где-то за кустарником, зарослями травы, редкими низенькими деревцами и обломками красноватого гранита виднелся маленький упрямый огонек. Мы направились к нему насколько могли прямо — мы же не птицы, — и вскоре оказалось, что огонек — это светильник, который поднял над головой не кто иной, как Давин.
— Ты согласился?! — нетерпеливо спросил он. — Не бойся, мы пойдем с тобой и…
— Нет, не согласился, — ответил за меня Нарим. — Вообще-то мне пришлось его слегка расшевелить.
— Расшевелить? Нарим, ради Единого, что ты с ним сделал?
— Он хотел истины. Всей правды. Я сказал, что он не мертвец. По-моему, ничего более всеобъемлющего и непререкаемого сказать нельзя. Да ладно — разговоры, споры, истина эта… Он все равно не поверит, пока мы ему не покажем.