Прорыв нового мировоззрения ошеломил своей мощью. Для капиталистической машины власти эмпирицизм естественных наук (то есть применимость математического аппарата к реальному опыту взамен сотрясающих воздух рассуждений о том, как обустроить мир) оказался весьма привлекательным атрибутом. Возможность связать политику с наукой и заимствовать часть ее достоверности была признана потенциально ценной. Это придало бы основательную легитимность политической власти. В долгосрочной перспективе политика и сама могла бы стать наукой. Этот проект завершился в 1800-е, когда национальная экономика, социология и политология были признаны академическими дисциплинами. С этого момента оформился несвященный союз ученых и политиков, в котором люди науки были призваны штамповать вечные истины, соответствующие амбициям буржуазии. Преимущества этого союза были значительны и для самой науки, которой были гарантированы неограниченные ресурсы и изобилие новых интересных задач. Академический мир постепенно заменил старые, вышедшие из моды институты, такие как Церковь и королевский двор, став плодородной почвой для касты политических лидеров. Здоровый банковский баланс (главный буржуазный атрибут) дополнился научными званиями.
Вплоть до конца XVIII века наука была относительно свободна, поскольку ученые имели возможность посвящать свою деятельность любым вопросам на свое усмотрение, без особых на то ограничений, будь-то перевод Библии на языки народов мира, классификация растений или изучение светил. В дальнейшем, однако, академический мир получал четкие указания от мира политиков и коммерсантов по разрешению великих и престижных проблем капитализма, а именно: всеми силами поддерживать уникальную роль человека в природе и благословлять его царствование на вершине иерархии, как раз там, где раньше был Бог. Вот почему были изобретены так называемые гуманитарные науки. Академический мир стал неотъемлемой частью капиталистической структуры власти. Стартовал новый великий Человеческий проект.
Поскольку капиталистическая система определила себя как сугубо рациональную, то по иронии судьбы отпала нужда в философии, которая указывала бы на то, что является разумным и моральным, или что иррационально и морально недопустимо. Вопросы подобного рода, казалось, удачно разрешались с помощью науки, рынка и демократических институтов. Другими словами, тоталистическая философия сделала себя ненужной. Поскольку тоталистическое мышление имело внутреннюю связь с упраздненной точкой зрения Аристотеля Птолемея – факт, который отказались признать практики, её можно было свести к своего рода терапевтической музейной деятельности. Признание необходимости нового мировоззрения подорвало бы всю Деятельность мыслителей, и немногие были готовы заплатить такую цену. Особенно в обществе, где социальная изоляция означала немедленное препровождение субъекта в одно из величайших учреждений эпохи гуманизма: в психбольницу.