– К сожалению, - ответил Алексей и вдруг нахмурился, докуривая в ладонь. - Почти. Все мы на этой земле родственники, дорогой брат, только иногда утрачиваем зов крови. Ясно? И это нас освобождает от многого, к сожалению и к несчастью. Как кардан, Валерий? - с прежней строгостью спросил он. - Ты жив, брат?
– Что освобождает? Кого? - подал голос из-под машины Валерий, и там на миг перестала пощелкивать масленка. - Кого это ты цитируешь?
– Зачем цитировать банальности? - сухо ответил Алексей, и вновь Никите бросился в глаза этот едва заметный косой шрам возле его виска.
– Я ночую в твоей комнате, - сказал почему-то Никита. - Там остались перчатки и груша. Подумал, ты занимаешься боксом?
Алексей сделал вид, что не услышал вопроса, затаптывал папиросу на ступени.
– Ты боксер? - опять спросил Никита, глядя на рассеченную бровь Алексея.
– Ошибся. Боксом я увлекался в прошлом. В институте. Сейчас я инструктор. В автошколе. Этот шрам - война. Царапнуло на Днепре…
– Война? - повторил Никита, одновременно с беспокойством думая о том, что Алексей не ответил, видел ли он его мать. Никита знал, что мать несколько раз приезжала по своим сложным делам в Москву, но подробно никогда не говорила об этом.
– И обкатываю машины своим ученикам. Эта "Волга" - одного инженера.
– Ты видел когда-нибудь мою мать? - спросил Никита, стараясь говорить естественно, но боясь поднять глаза, опасаясь выдать напряжение в своем взгляде. - Ты был знаком с ней?
Он посмотрел на Алексея: тот уже стоял около крыльца и, сосредоточенный, поворачивал к солнцу расстеленную на траве брезентовую палатку, густо, как гусеницами, усыпанную тополиными сережками, и не обернулся к Никите.
– Ты когда-нибудь… - упорно проговорил Никита, - видел ее?
Алексей отпустил палатку и, спокойно выдерживая упрямое внимание Никиты, облокотился на качнувшиеся под тяжестью его тела перила.
– Да, раз я видел твою мать, - ответил Алексей.
– И что?
– Помню, она была в телогрейке.
– В телогрейке? - переспросил Никита и сдвинул брови. - Это тогда… Какая тогда она была?
– Она показалась мне суровой. В общем, отец хотел ее обнять, а она сказала: "Прости, я отвыкла от нежностей".
– Что она сказала?
– "Прости, я отвыкла от нежностей".
И Алексей, оттолкнувшись от перил, подошел к машине, остановился подле торчащих ног Валерия, приказал грубовато:
– Вылезай! Сам доделаю. И вот что. Бери иглу и зашивай палатку. Если уж хочешь ехать в Крым. В трех местах дыры. Все дожди будут твои.
– Алешенька, голубчик, пусть Дина зашьет, ни дьявола я в этом деле не соображаю! - лежа под кузовом, жалобно взмолился Валерий, передвигая на траве длинные ноги. - Женское это дело, ей-богу!