Гудел мотор, бросались то вправо, то влево, размывая струи по заплывавшему стеклу, "дворники", уютно был освещен перед глазами щиток приборов. И то ли оттого, что так покойно светились живые стрелки и цифры на приборах, то ли оттого, что сплошная темнота мчалась по сторонам, появилось у Никиты ощущение, что они спешно уезжают куда-то от всего того, что было, в неизвестное, что должно было прийти как облегчение.
Но это ложное чувство самоуспокоения появилось и исчезло мгновенно - Никита взглянул на подсвеченное снизу лампочками приборов сумрачно-замкнутое лицо Валерия и ясно представил, зачем и куда они едут.
Молчали, пока ехали по городу. Молчали и сейчас, когда окраины давно остались позади и огни исчезли в потемках.
И Никита слышал накалявшееся гудение мотора, стало ощутимо теплее ногам, дребезжали, вибрировали стекла дверок, тонкие, острые сквознячки резали влажным холодком лицо, свистели, врываясь в щели. Как только началось это загородное шоссе, Никита на минуту закрыл глаза, тоскливо ужасаясь тому, что они бессмысленно в какой-то лихорадочной загнанности, которую не в силах остановить, спешат на эту дачу Грекова, и думал, мучаясь сознанием своего бессилия и тем, что полностью не мог представить: "А дальше?.. Дальше что?.."
– Ты слышишь?
Он очнулся от этого голоса, прозвучавшего чересчур громко, и, прижимаясь к спинке сиденья - было как-то жарко, неудобно ногам, - сбоку посмотрел на слабо озаренное снизу лицо Валерия.
"Что он сказал?"
Валерий говорил, глядя в свет фар сквозь размазанные очистителем полукруги на стекле:
– Ничего страшного на этом свете не бывает, Никита, кроме одной вещи… Знаешь, в атомный век нет секретов… Ты слышишь?
– Да.
– Как-то в одной компании знакомят меня с одним парнем. Тот, кто представляет, как обычно, ерничает, с улыбочкой: "Потомок знаменитого профессора Грекова". Парень таращится на меня, но тоже улыбается и руку жмет, потом отводит этого ерника в сторону, слышу - смеется, а сам на меня кивает: "Сын знаменитого… Этого самого?" Я услышал, но ничего не понял. Ты слышишь? Черт, нет сигарет… Что мы будем делать без сигарет? Нигде? Ни одной? Мы пропали без сигарет, Никита!
– Ни одной. Я слушаю, Валя, - сказал Никита, вдруг почувствовав в неожиданно доверительном тоне Валерия, в том, как он спросил о сигаретах, ничем не прикрытое обнаженное страдание и, почувствовав это, спросил негромко: - И что?.. Ты не договорил…
– Мы пропали без сигарет, - опять услышал Никита сквозь гудение мотора, слитое с мокрым шелестом шин, незнакомый голос Валерия. - Да, я понял, что нет секретов. Весь вечер тогда полетел к черту. Пил, как дубина. Смотрел на этого парня, видел его улыбочку и думал: "Откуда, что? Чья-то зависть к папе? Кто-то имеет на него зуб? Что за намеки?" Ни дьявола не понимаю. В середине вечера вызвал этого парня на лестничную площадку. "Поговорим, как мужчина с мужчиной. Как все, родной, прикажешь понимать?" А он был на взводе уже. "Не строй из себя орлеанскую девственницу. Все знают, где жена у соседа пропадает, только муж ничего не знает". Ну, я и врезал ему на память! Да так, что обоим пришлось зайти в ванную, а потом уйти с вечера. Этим тогда кончилось. А ведь напрасно врезал! Напрасно!..