«В Спирине странная нераздумчивая сила, будто он сам определил ее в себе, чтобы делать все, как считает нужным. Откуда эта уверенность? После Афганистана и Чечни? Или связано с его службой, где он без рефлексий научился преодолевать ухабы жизни?»
– Все равно – оставь в покое Пескова, – повторил Андрей. – Прошу тебя помочь только с машиной. Если не трудно.
– С машиной заметано. Я сказал – и не напоминай, – бросил Спирин, тяжеловатой раскачкой продолжая двигаться по мастерской, и раздернул занавеску, закрывающую «Катастрофу», дохнувшую жутью гибельной ночи. – Ну, ну, ну! Господи помилуй! – воскликнул он. – Страшноватенько! Что-то из ряда вон! Апокалипсис девяностых годов двадцатого века! Горящий Белый дом и баррикады – слабее. Твой дед, Андрей, карающий колдун, не пощадит никого! Ты не в деда ли? Зло помнишь? Хреновину говорю, – поправил он себя, озираясь на пейзажи и портреты на стенах. – А тут другая страна: сплошной блеск – красное, желтое и синее – радость, как у импрессионистов, а он никак не импрессионист. Реалистические портреты – первоклассные. Короче – выход из ада в поле истины, как говаривали в античные времена. У твоего деда нет любви к року. Он не стоик. Эти ребята утверждали, что надо быть бесчувственным и бесстрастным к трагедиям жизни… да и к судьбе. Я не солидарен с твоим дедом. После некоторых картин заработаешь бессонницу. Я скорее – стоик, но особый – терпеть не могу слизняков и иуд с самоварными деммордами. А твой дед – Робеспьер… Да. Демидов – талантище! Мамонт! Что ты будешь делать со всем этим царством?
Спирин вышел на середину заливаемой солнечным светом мастерской, показавшейся Андрею веселой, живой, как при жизни деда, окинул прищуренными глазами картины, скульптуры, мраморные и гипсовые бюсты, деловито спросил:
– Как ты обойдешься с таким наследством? Надеюсь, оно завещано тебе?
– Да.
– Так что ты будешь делать?
– Откровенно говоря – не знаю.
– Всерьез не знаешь?
– А что?
– Не знаешь или лукавишь, Андрюша? Если всерьез не знаешь, может быть, помочь, подумаем, сообразим вместе.
– И что же такое сверхразумное мы можем сообразить, Тимур? – спросил Андрей, вспомнив о помощи, предлагаемой ему Песковым.
– А ты не смейся, – сказал Спирин, хмуря брови. – У меня и моего шефа достаточно высоких связей. Достанем Русский музей в Петербурге, убедим купить шедевры. Там им гарантирована вечность. Есть, кстати, и другие музеи.
Андрей сказал:
– В последние годы музеи картины не покупали. Приезжали, смотрели, ахали и в конце концов извинялись: денег нет.
– Найдут. И купят, – проговорил Спирин и похлопал по плечу Андрея. – Рычаг требует, чтобы кто-то приложил усилия. Не так, что ли, Андрюша? Жизнь есть жизнь, а без денег жисть плохая, не годится никуда. Так наяривали советские граждане в годы нэпа. Вроде песенка начиналась так: «Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег…» ну и так далее, конец ты знаешь. Смешно, конечно, но – жестокая реальность. Как я понимаю, ты безработный журналист, пенсию и соросовскую стипендию не получаешь – и деньжата тебе необходимы. Ибо – «а без денег жисть плохая, не годится никуда».