Дернув заскрипевшую калитку и вздрогнув от скрипа, в который раз за этот длинный день огляделся. Но на пустынной улочке в свете угасающего дня не видно было ни души.
В маленьком дворике по-вечернему пахли цветы, а за задернутым занавеской окошком теплился мирный свет. Неслышно ступая, вошел в сени. Здесь пахло сухой травой, пылью и молоком.
Оксана сидела в горнице, что-то шила. Молча и неприязненно оглядела Мирона, запыленные его сапоги, порванные на колене штаны, осунувшееся, почерневшее лицо. Ни о чем не спросила. В затянувшемся молчании было слышно, как потрескивает в коптилке огонь и бьются в окно мотыльки.
– Кинь мне на чердак в сараюшке тулуп, подушку. Пару дней там перебуду, – угрюмо попросил Мирон, боясь встретиться с ее взглядом.
На чердаке сарая было сумеречно и сухо. Шуршал по соломенной крыше зарядивший с ночи легкий летний дождь. Время от времени Мирон смотрел в щелку, видел кусок двора, мокрых кур и Оксану, изредка преходившую по двору. От мерного шуршания капель и от отчужденной молчаливости Оксаны на душе было тревожно, муторно.
Прошло несколько дней, но ничего не случилось. Из дому тоже сообщили, что все спокойно. Понял Мирон: обошлось.
А потом сюда, к Оксане, наведался дядька Мирона. Узнал о постигшей его неудаче. Посочувствовал.
– Куда ж теперь? – хитровато прищурив угрюмоватые глаза, поинтересовался у Мирона.
– Свет велик, – неопределенно ответил Мирон, понимая, что нельзя ничего выкладывать вот так зря, с бухты-барахты.
– И деревьев с суками много, это верно, – загадочно сказал дядька Леонтий и неспешно стал ждать, что ответит Мирон.
– При чем тут деревья? – не понял Мирон.
– А при том, что на первом же суку вздернут тебя чекисты, а то и дерево искать не будут – к стенке приставят.
Мирон набычился, промолчал и, подумав, ответил:
– На ту сторону буду пробираться. На Дон или же на Кубань. Мирон и сам не знал еще, куда подастся, но понимал, что уходить куда-нибудь все равно придется – не век же сидеть на чердаке!
– А гроши у тебя как? Имеются? – с несокрушимой невозмутимостью поинтересовался дядька. – И само собой, документ, бумага?
– Раздобуду, – неуверенно ответил Мирон.
– Я тебе вот что, парень, хочу сказать, – лениво тянул свое дядька, – коль ты и взаправду от красных деру дать собирался, то есть люди, они-то тебе прямо и укажут куда и к кому. Деньги заплатят и бумаги, какие надобны, выдадут.
– Ты, дядя Леонтий, не темни, – начал вскипать Мирон, и глаза у него сузились – в непримиримый щелки, – Ты прямо выкладывай.
– А я и говорю прямо, – обиделся дядька Леонтий или сделал вид, что обиделся. – Людей этих доподлинно знаю, говорил тебе в прошлые разы о них. Ты – человек, бойкий, сорвиголова, словом, такие им нужны.