Фролов и Красильников многозначительно переглянулись.
– Где он живет? – опять не утерпев, спросил первым Красильников.
– А все там же, где и жил. Большая Васильковская, двенадцать. Все там же… – с бесстрастным спокойствием отозвался ювелир.
Повезло Мирону на этот раз. Едва пришел в Харьков, не успел еще отойти от страха, не успел отоспаться, как ему велели опять собираться в дорогу. И не куда-нибудь – в Киев.
Еще месяц назад ему было все равно куда идти, куда ехать. А сейчас, после того как снова увидел Оксану, что-то перевернулось в его сердце… С нетерпеливой радостью отправился он по знакомой дороге. Шел не один. Сопровождал какого-то важного и молчаливого чина.
На окраинах Куреневки он оставил своего спутника в какихто развалинах, а сам торопливо отправился к дому Оксаны. Прокрался к калитке, осторожно шагнул в маленький, обсаженный цветущими подсолнухами двор, огляделся вокруг, прислушался к тишине. Было тихо-тихо… И Мирон успокоился.
Прогремев щеколдой. Мирон вошел в сумрак сеней, и тотчас из горницы выглянула Оксана, одетая по-домашнему, в ситцевый сарафан, простоволосая, властная и притягательная. Передник подоткнут, руки – в тесте. Остановилась, недружелюбно нахмурилась. Мирон тут же сник, будто его в одночасье сморила страшная, нечеловеческая усталость. Движением просящего стянул с головы картуз, провел им по потному, побитому оспой лицу.
– Мирон? – не выказав ни радости, ни удивления, с отчужденной усталостью тихо спросила Оксана. Если бы ее сейчас спросить, каков он собой, Мирон, – высокий или низкорослый, со шрамами на лице или нет, – она бы затруднилась ответить, потому что забыла всех других людей, кроме Павла… Больше всего она боялась, что проснется однажды и не вспомнит, каким был Павло – ни единой черточки… И тогда, значит, она его потеряет во второй раз и он, живой до сих пор в ее сердце, я вправду станет на веки вечные мертвым…
Осадчий бессильно прислонился к дверному косяку и выдохнул:
– Я, Ксюша! – и быстро, словно хотел разом высказать все наколенное в душе, заговорил: – А я загадал… я загадал… слышь, Ксюша, еще там, фронт когда переходили… подумал: ежели днем попаду к тебе и тебя застану – к счастью, значит, к счастьицу. – И вздохнул счастливо. – И ты вот – дома!
Оксана по-прежнему стояла не двигаясь, даже не шелохнувшись, в безрадостном оцепенении, стояла, не пропуская его в горницу.
И тогда он тяжело шагнул к ней, схватил за руки выше кистей, порывисто наклонился к ней. Но она, налитая враждебной, непримиримой силой, тут же отстранилась.