– Не сам, говоришь? А кто же тебя приневолил?
Герасим опять упрямо помотал головой, взял выше и звонче:
Занесла-то меня, да доброго молодца, Занесла меня неволя, ой, вот неволя!
– Это, брат, врешь, – опять вплелся в паузу спокойный басок Бармина.
– Слышь, Никифор, он говорит: неволя! Видал, а? – И тут же оставил шутливый тон и стал помогать Герасиму так, что стены, казалось, задрожали.
Да неволен я был, да я, добрый молодец, Неволен я был, кручинен, ой, был кручинен.
Теперь уже присоединился к поющим Никифор, и песня зазвучала до удивительности стройно, слаженно, и голоса стали потише, но проникновенней, и в песне стало преобладать чувство, что трогает за сердце, высекает слезу и у исполнителей, и у тех, кто слушает ее.
Да никто-то, никто про мою кручинушку, Никто про нее не знает, он, вот не знает…
На улице тявкнул пес, потом снова тявкнул и залился бешеным лаем. Лай доносился то с одного места, то с другого. Оборвав пение, артельщики вскочили, выбежали из избы, огляделись – никого. Пыжьян подбежал к Аверьяну, стал тереться у ног, еще раз пролаял, повернув морду к реке.
– Кто-то был, – сказал Аверьян. – Однако студено. Пошли в избушку.
В избе после минутного раздумья Аверьян схватил полушубок, надел его, взял из-под лавки топор.
– Пойду проверю. Вы сидите тут.
– Я, батя, с тобой! – сказал Гурий, мигом собравшись.
– Тогда возьми лыжи, – сказал отец.
На лыжах они обошли кругом все зимовье, внимательно проверили загородку, где хранился коч, амбар.
Аверьян пошел тогда вдоль тропки, по которой Гурий ходил за водой к реке. И рядом с тропкой заметил свежую лыжню.
– Вот чужая лыжня, – сказал он. – От реки кто-то приходил.
Он пошел размашистым шагом к реке, Гурий – за ним. Вышли на лед. Чужая лыжня уходила к дороге. Далеко на ней Гурий заметил черную точку, движущуюся в направлении города.
– Глянь, батя. Кажись, вершник!
Отец присмотрелся, сказал:
– Сани. Кто-то наведывался в наше зимовье. Не к добру это.
2
Когда перевалило за половину января, днем стало чуть светлее. Гурий собрался в лес один, сказав отцу, что скоро вернется. Пыжьян, сопровождавший охотников, на этот раз бежал следом за Гурием. Заметив чей-нибудь след, он кидался в сторону от лыжни, увязая по брюхо в снегу, обнюхивал его и догонял Гурия. Парень шел быстро. Снег сухой, погода ясная, лыжи катились как бы сами по себе. Мороз жег лицо, щеки горели, изредка Гурий растирал их рукавицей, чтоб не обморозиться. За спиной у него мешок с самым необходимым, без чего холмогорцы в лесу и не показывались, – с сухарями, трутом и огнивом, привадой для зверя, жестяным котелком, куском вареного мяса, вяленой рыбой. За поясом – легкий охотничий топор, в левой руке, как всегда, лук, стрелы наготове в кожаном колчане-чехле. Ружья Гурий у отца не просил, рассчитывая, что оно ему не понадобится – лишняя тяжесть в пути.