В течение года еще в нескольких музеях прозвучали взрывы. Пятнадцатого ноября «Зал славы рок-н-ролла» разрушила начиненная взрывчаткой машина, которая сотрясла Кливленд и наслала мини-цунами в два с половиной фута высотой на каменистые берега Онтарио, за сорок миль через озеро Эри. Группа из Торонто написала в честь события песню «Джонни, будь плохим».
Единое ли это движение, или разнородная масса подражателей самого первого теракта? Спор разгорелся с новой силой, когда на следующее утро после Дня Благодарения атаковали Музей истории кино в Лос-Анджелесе. Неделей позже последовал явно подражательный акт: на «Аллее звезд» террористы заполнили цементом несколько отпечатков рук, включая принадлежащие Мерилин Монро и Билли Бобу Торнтону. «Оскар» одобрил оба акта культурного саботажа.
Когда очередь дошла до Метрополитен и Бруклинского музея, принципы устранения, как их называли в Европе, или вычеркивания – в США, стали обычной темой обсуждения на ток-шоу и в прессе. Движение привлекло даже несколько сторонников в высших слоях общества и, что наиболее примечательно (и удивительно), главу Национальной ассоциации редакторов, «Ловкачку» Кэрол Маккёрди.
Потом игра стала смертельной. Во время рождественской недели полуденный взрыв в музее Гетти в Лос-Анджелесе обрушил подземный гараж, погреб под собой туристический автобус и привел к мгновенной смерти восемнадцати туристов из Орегона и их водителя, Бада Вайта, пятидесяти восьми лет.
Гомер не стало лучше. В действительности ей стало хуже. Вернувшись домой из Бруклина, я обнаружил её спящей на моей кровати, чего она себе никогда не позволяла. Я, однако, не скинул Гомер на пол, не решился. Приготовил ей обед и, пока он грелся, проверил «Мастера медицины». Ожидание закончилось! Мне дали номер голосовой почты и код доступа, действительный до полуночи.
Я позвонил, но линия оказалась занята.
Пока мы ели, я оставил телефон дозваниваться.
– Потерпи, – сказал я Гомер.
Я говорил больше самому себе, терпение – не проблема для большинства собак и, уж конечно, для нее; После обеда, пока телефон набирал номер, мы смотрели «Площади Голливуда». Неправда, что собаки не любят смотреть телевизор. Меня он утомляет или скорее отвлекает. Я сходил в ванную и сел на кровать. Из-под полей своей ковбойской шляпы внимательными и печальными, как у Гомер, глазами на меня глядел Хэнк Вильямс. На оборотной стороне обложки говорилось, что он умер, но не уточнялось, когда и где. Где-нибудь на Западе, наверное, судя по шляпе.
Картинка зачаровала меня, приковала к себе. Я будто заглядывал в свое прошлое. Мне виделся отец в такой же шляпе (хотя на единственной известной мне фотографии он носил бейсбольную кепку), опирающийся о косяк моей спальни, в то время как мать что-то кричит из кухни. Потом дверь закрылась, и он ушел. Я чувствовал (надеялся? знал?), что, если мне только удастся услышать песни с пластинки, изображение отца, стоящего у двери, оживет и я вспомню его прощальные слова. Слова, которых мне в первый раз в жизни не хватало.