Я моментально проснулся.
– Тысяча двести пятьдесят? Но Гомер уже вписана в мой код «Мастера медицины» как часть плана.
– План действует только в случае смерти. Я думал, вы хотите оставить его в живых.
– Ее. Да, конечно.
– Мы расширили свои обязанности. Корпус домашних животных только лечит больных животных, не поддерживает их жизнь, когда обнаруживается смертельное заболевание. На самом деле Организация профилактики здоровья избавляется от животных тут же, как только они начинают страдать. Вы слушаете?
– Да.
– Поэтому «Полужизнь» доступна лишь в качестве дополнительной услуги Альпийского центра. Тысяча двести пятьдесят – достойная сумма. Мы можем снять ее с вашей кредитной карты. Вы слушаете?
– Да.
Только неимоверными усилиями мне удавалось не уснуть.
– Чтобы оплатить перевод в Альпийский центр и начало приема «Полужизни», просто нажмите или скажите «о'кей».
– О'кей, – сказал я. – О'кей, о'кей, о'кей.
– Спасибо, – поблагодарил голос доктора Форментеры.
На заднем плане послышалось счастливое тявканье дюжины собак. Я пытался различить голос Гомер. Потом подумал, что тявкают, наверное, не настоящие собаки, просто запись. Реклама. Гомер в любом случае никогда не лаяла без толку. Что ей действительно нравилось, так это лежать на солнце и спать, лежать на солнце и спать, пусть другие собаки лают, а она будет лежать на солнце и спать…
– Кому ты звонишь?
Я поднял голову. В дверях кухни стояла Генри с бумажным пакетом в руках.
Очередной этап суда, который к настоящему времени уже всемирно известен под названием «Александрийский», начался с рассаживания присяжных (плюс двоих заместителей), чью апелляцию выслушали и удовлетворили в форме продления присутствия. Защита в лице Дамарис отказалась от вступительной речи и вызвала первого из, казалось, сотни «свидетелей-экспертов» со всего света, используя послабление в правилах вынесения приговора, чтобы наконец заявить миру о деле александрийцев. Писатели, критики, музейные служащие, импресарио и антрепренеры – все, кто делал деньги на великом разлагающемся теле искусства, музыки, литературы и кино – затронули проблему, которой не касались и сами александрийцы.
Цитируя деятелей, соотнося их возрасты и первые публикации, доходы и ожидания, Хорс Брин, художник-карикатурист «Нью-Йорк таймс», объявил, что «перегруженность искусством» повсеместно разрушает вдохновение молодых художников. Татео Молдини начал в Италии собственную кампанию по избавлению церквей от произведений средневекового искусства и полотен эпохи Возрождения, чтобы «мог расцвести новый Ренессанс». Осики Хаде рассказывал о музеях, чьи запасники превосходят сами галереи по размерам раз в десять. Гость сан-францисского ток-шоу Джерри Брайт говорил об отчаянии и апатии молодежи, погребенной под гораздо большим количеством книг, записей и фильмов, чем они в состоянии прочитать, прослушать или просмотреть. Парад экспертов-свидетелей все не кончался, заставляя «Уолл-стрит джорнэл» предположить, что Дамарис (как глава адвокатов) пытается использовать тот самый избыток информации, за нападки на который судится ее движение.