Он встал и пошел взять из холодильника еще одну бутылку пива. Но прежде чем отправиться обратно, в сторожевое кресло, сделал крюк в спальню, где из нижнего ящика бюро вытащил старый фотоальбом. Фотографии не были закреплены как положено, а просто засунуты пачками между страниц. Он все собирался разобрать их, но так и не собрался. Он вообще редко открывал альбом. Карточки пожелтели, а по краям приобрели коричневый оттенок. Они были хрупкими — во многом как и вызываемые ими воспоминания. Босх стал поочередно брать в руки каждый снимок и рассматривать. В какой-то момент он начал понимать, что так и не удосужился разложить их именно потому, что ему нравилась возможность подержать каждый снимок в руках, почувствовать его.
Все снимки были сделаны во Вьетнаме. Подобно фото, найденному в квартире Медоуза, эти тоже были в основном черно-белыми. В те времена в Сайгоне было дешевле проявить черно-белую пленку. На некоторых фото присутствовал и Босх, но большей частью то были снимки, которые он сам делал старой «лейкой», подаренной ему перед отъездом приемным отцом. Со стороны старика то был жест примирения. Он не хотел, чтобы Гарри уезжал, и они воевали по этому поводу. Фотоаппарат был подарен и принят в знак примирения. Но Босх был не из тех, кто по возвращении любил делиться военными воспоминаниями, поэтому фотографии так и остались не разложены и вообще редко вынимались.
Была на снимках одна общая, повторяющаяся из раза в раз тема — улыбающиеся лица и подземные туннели. Почти на каждом были запечатлены солдаты, в дерзких, лихих позах стоящие перед входным отверстием в нору, в которой они, видимо, только что побывали и которую покорили. Непосвященному эти сюжеты показались бы диковинными, быть может, даже захватывающими. Но для Босха они были страшными, как попадавшиеся ему в газетах изображения людей, зажатых в покореженных машинах и ожидающих, когда их вызволят с помощью автогена. Со света божьего в ад кромешный — вот как они называли спуск в лабиринт. Каждая такая вылазка была как черное эхо. Там, внизу, не было ничего, кроме смерти. Но они все равно шли туда.
Босх перевернул потрескавшуюся страницу и наткнулся на глядевшее прямо на него лицо Медоуза. Вне всякого сомнения, этот снимок был сделан через несколько минут после того, который Босх нашел у Билли в квартире. Та же самая группа бойцов. Та же траншея и тот же лаз. Сектор «Эхо», район Ку-Чи. Но Босха на этом групповом портрете не было, потому что он покинул кадр, чтобы сделать снимок. Его «лейка» запечатлела отсутствующий взгляд Медоуза и его пьяную наркотическую усмешку. Бледное восковое, но при этом упругое тело. Фотография сумела ухватить самую сущность Медоуза, подумал Босх. Он вернул снимок на страницу и перешел к следующему. На сей раз в кадре был он сам, и никого больше. Он ясно помнил, как установил камеру на деревянный стол в соломенной хижине, завел таймер и уселся перед объективом. Камера запечатлела его без рубашки, татуировка на сильно загорелом плече освещена падающими из окна лучами солнца. Позади него, но не в фокусе, в застеленном соломой полу хижины, чернел вход в туннель. Туннель являл собой расплывчатую, отвратительную и страшную тьму, похожую на жуткий призрачный рот с картины Эдварда Мунка «Крик».