- Не понимаю тактики Скриба, - прервал Жюль.
- Сейчас поймете, - улыбнулась хозяйка. - Умница Скриб отблагодарил своего соавтора, с помощью которого влез на самую верхнюю ступеньку лестницы успеха и даже приобрел подражателей. Да, да! Ведь пьеса эта, его собственная пьеса, поставленная под другой фамилией, всеми критиками была названа подражательной. Они так и писали: здесь влияние Скриба. Ну, а что касается сборов, то они делились так: Скриб брал себе три четверти, а одну четверть тот, кто имел связи, но ни за какие деньги не в состоянии был купить себе дарования. Вам понятно?
- Очень сложно, - ответил Жюль. - Сюжет запутанный и с большими прорехами. Тут что-то пропущено или упущено.
- Все равно, упущено или пропущено, - такова правда. Я смотрю на вас и вижу: этот не пропадет в Париже. У вас подбородок очень упрямого человека. У меня наметанный глаз. Я уже двадцать первый год сдаю мою мансарду студентам и молодым литераторам. Я хорошо изучила людей - вы из тех, кому в будущем улыбнется счастье.
- Я, по-вашему, Скриб? - рассмеялся Жюль.
- Возможно, что и больше, чем Скриб, но вам необходимо постучаться к тому, кто наверное не Скриб, но в состоянии привести туда, куда вам хочется.
В октябре Пьер Верн прислал Жюлю на десять франков больше положенной ему суммы месячного содержания. "Это на покупку книг, - писал отец. - Что касается маленьких, невинных удовольствий, то постарайся добыть их бесплатно. Для удовольствий покрупнее найди уроки".
Уроков Жюль не нашел, хотя почти все студенты - однокурсники Жюля были одновременно и репетиторами в тех среднеобеспеченных семьях, где всегда имелся маленький лентяй или тупица, с которым нужно было заниматься по вечерам часа полтора-два. Для того чтобы получить такие уроки, необходимо было проявить гибкость и инициативу. Жюль полагал, что игра не стоит свеч.
Каждое воскресенье он отправлялся на набережную 'Сены и здесь, наедине со своими мечтами и планами, чувствовал себя почти как дома. Более чем как дома, - среди поставленных на парапет набережной ящиков с книгами Жюль обретал то состояние равновесия и довольства собою и всем миром, которое можно было бы назвать счастьем, если бы человеческое счастье не нуждалось в постоянно меняющихся определениях...
Книги... Друзья требовательные и верные... Мысль и ее вечная неуспокоенность, ее устремление в будущее, ее богатейший гардероб из слов всевозможных оттенков, полутонов и скрытых значений, непрерывная тревога и нагромождение вопросов, битва ответов во имя поисков путей к истине, демонстрация взглядов, вкусов и верований, изображение всех сторон бытия... Жюль переходил от одного ящика к другому, - его возбуждал самый вид книг, он вчитывался в названия на корешках, учился хитрой науке распознавания подлинной ценности книги, не имеющей никакого отношения к той цене, что стояла, дважды и трижды перечеркнутая букинистами, на последней странице обложки, и ему казалось, что для спокойной, счастливой жизни он должен купить и ту и эту книгу, - нет, все, и в сущности только одну, какую-то одну такую книгу, которой еще нет, ее необходимо написать, - возможно, что ее кто-нибудь уже пишет; автор ее, может быть, живет в Париже, и никто не подозревает о том, что он делает...