Климу я ничего не сказал. Испив для приличия чашку его крепчайшего восточного кофе, я как можно небрежней забрал кассету с записью и через пару минут удалился. До дому добрался на полном автопилоте — и тут, на мое счастье, позвонил Плеер. Мы обо всем договорились.
Утром с самого ранья я уже отирался поблизости от семинарии. Крепко «врезав дуба» за полтора часа пустейшей вахты, я устремился в тепло семинарского вестибюля задолго до начала своих занятий. На вахте сидел Плеер, который при моем появлении лениво почесал свой длинный аристократический нос. «Ага, не выходил еще», — растолковал я условный сигнал и на время успокоился. В тот день я пел вместе с хором особенно взволнованно и одухотворенно. Я взлетал в высоты, указанные Бортнянским и Чесноковым, парил в небесах чистейшей полифонии, вел бурсаков к очищающим кодам! И семинаристы будто почувствовали мой настрой, прониклись его покаянным и словно прощальным звоном.
Они пели просто гениально, и это стоило всех моих мучений!
Но тогда я еще не знал, что то была прощальная гастроль «регента». Я поблагодарил их за старание и простился до понедельника.
А Евпатий меж тем вернулся из своей кельи одетым, и я вовремя увязался за ним. Плеер, пожертвовавший ради внеочередного дежурства какой-то модной кассетой, проводил нас поощрительным взором. Мол, у всякого своя работа.
Но он и не подозревал, как был прав!
Не осознавал того до поры до времени и я сам. Не будучи специалистом по «наружке», я лишь чудом сумел-таки продержаться за Евпатием до назначенной им встречи. И это понятно — объект был одет в темную неброскую куртку, неопределенного цвета темные же штаны, а черная вязаная шапочка начисто скрывала приметные уши. До метро я еще как-то следовал за этим «общим местом», а потом вся моя «наружка» свелась к выслеживанию шапкооформленных голов и догадкам. На «Маяковской» шестое чувство повелело мне выйти и перейти на «Восстания», далее началось метание в поисках нужного убора, закончившееся прыжком в вагон. Затем пришло осознание ошибки шапка принадлежала совсем другой голове — и резкий вылет на платформу. Эта была «Чернышевская», и я стал подниматься на поверхность в полной сумятице толпившихся в голове предположений. Если самое дикое из них там, наверху, не подтверждалось, я мог за десять минут дойти до дому. Нонка, наверное, была бы рада.
И она обрадовалась! Через полчаса, когда я влетел в наш скромный уголок на крыльях, как говорится, любви и счастья — любви к жене, а счастья по случаю удачно проведенного оперативного мероприятия.