— Но введут их специально для вашего супруга. — сердито пообещал Вайс.
Зубов только торжествующе ухмыльнулся в ответ на эти слова.
Прощаясь, Вайс негодующе спросил Зубова:
— Ты что, обалдел? Рассчитываешь на любовь до гроба?
Зубов пожал могучими плечами.
— А что, разве она не стоит того? — И тут же энергично объявил? — Я человек дисциплинированный. Но притворяться до такой степени, будто бы я и не человек вовсе, не буду. Не умею.
— Прикажу — будешь! — пообещал Иоганн. И весьма сдержанно расстался с Зубовым.
Иоганн был недоволен Зубовым: тот вел себя неосторожно до глупости; но он не мог не признаться себе, что теперь этот славный парень, ни секунды не колебавшийся, когда надо было рискнуть жизнью ради спасения товарища, увлекающийся, но чистый и верящий в людей, стал ему еще более дорог.
Он вспомнил, как Зубов, хладнокровно выходивший на ночные операции, с горечью говорил ему:
— Мы тут, прежде чем ремонтно-артиллерийские мастерские подорвать, обследовали обстановку. Наблюдал я, как немцы-рабочие на вертикально-сверлильном станке обтачивали каналы орудийных стволов. Ну, знаешь, золотые руки! Виртуозы! Уникальные мастера! И, понимаешь, пришлось весь план диверсии заново перекраивать: рванули так, чтобы никто из людей не пострадал, — между сменами. Аккуратненько, тютелька в тютельку. И получилось. А иначе рука не поднималась. — Добавил уверенно: — Я полагаю, политичеки правильно рассчитали. Хотя с точки зрения подрывного дела поставили себя в трудное положение: еле ноги унесли. А Пташеку часть щеки при взрыве оторвало. Но ничего, зато свое лицо уберегли — рабочих не искалечили. А станки — в утиль. Это верно — гробанули сильно.
Генрих как-то вскользь сказал Иоганну, что встречается с Ангеликой Бюхер.
— Тебе что, она нравится?
— Нисколько. Это психопатка, мечтающая стать героиней рейха.
— Зачем же она тебе?
— Так, чтобы испортить настроение фон Зельцу. — Заметил с насмешкой: — Этот чопорный пруссак оказался самым обыкновенным трусливым дохляком. В юности он обратился к хирургу, чтобы тот под анестезией нанес ему на лицо шрамы, и всю жизнь делает вид, будто эти шрамы — след рапиры и получил он их на дуэлях. Недавно я сказал ему, что костлявые ключицы фрейлейн Бюхер оскорбляют мои эстетические чувства. А он промолчал в ответ, словно не понял, о чем речь.
— А если бы он, недолго думая, просто пристрелил тебя за эту дерзость?
— Вот и отлично было бы, — вяло процедил Генрих. — Освободил бы от этой вонючей жизни.
Вайс подумал, что он пьян, но глаза у Генриха были как никогда трезвы, холодно пусты и безжизненно тусклы. Во время припадков уныния он обычно либо напивался до бесчувствия, либо пускался в разговоры на такие скользкие темы, что Иоганн начинал опасаться, не подвергает ли его Генрих проверке.