— Да ты что?
— Ничего. Просто я, как все мы, провонялся дохлятиной, но в отличие от других не хочу больше дышать этой вонью. — Съязвил зло: — А ты, конечно, принюхался и мечтаешь только о том, как бы выбиться из подручных на бойне в мясники.
— Ну да! — сказал Вайс. — Я так завидую твоему положению в этой должности.
— Вот я и освобожу ее для тебя!
— Каким образом?
— А вот каким, — Генрих кивнул на тлевшую в пепельнице бумагу.
— Брось, этим не кокетничают, — упрекнул его Вайс. — В конце концов, если тебе и приходилось принимать участие в акциях...
— Я никого не убивал! — истерически крикнул Генрих. — Никого!
— Значит, ты решил начать с меня? — спросил Вайс.
— Ты же меня оскорбил, и потом... — Генрих задумался, слабая улыбка появилась у него на губах. — Все равно я бы проиграл тебе в любом случае: я уже давно решился.
— Не понимаю, — спросил Вайс, — зачем тебе нужно, чтобы я был как бы соучастником твоего самоубийства?
— Но с твоей стороны было бы очень любезно помочь мне осуществить мое решение: вопрос чести, такой прекрасный предлог...
— Ты болен, Генрих. Только больной или сумасшедший может так говорить.
— Знаешь, — презрительно сказал Генрих, — ты всегда был на диво логичен. Таким и останешься на всю жизнь. Так вот слушай. В Берлине я читал сводки, составленные статистической группой генштаба. Там работают выдающиеся германские математики. В их распоряжении имеются даже вычислительные машины. Они подсчитывают, сколько людей убивают, калечат каждый день, каждый час, минуту, секунду. И они не находят свои занятия ужасными. Но для меня все это невыносимо. Что может быть сейчас позорнее, чем называться человеком!
— Тебя что, смутили наши потери на фронтах? Не веришь, что мы победим?
— Я боюсь другого, — сказал Генрих. — Боюсь остаться в живых, если мы победим в этой войне. Ведь мы, немцы, заслуживаем, чтобы всех нас уничтожили в лагерях смерти, как мы сейчас уничтожаем других людей. Или же вообще ни один человек не должен остаться в живых. Если только он человек.
— Насколько мне известно из допросов военнопленных, — заметил Вайс, — советские люди, например, несмотря на все, убеждены, что гитлеровцы — это одно, а немецкий народ — совсем другое.
— Вздор! — горячо воскликнул Генрих. — Немцы — это немцы, и все они одинаковы.
— Тебе сегодня представится возможность усомниться в этом.
Генрих побледнел, сказал яростно:
— Да, я дал согласие поехать в тюрьму. Но знаешь, почему? Я должен знать, почему эти немцы решились поступить так: из трусости, боясь, что не сумеют стать палачами, или из храбрости, потому что хотели быть такими немцами, каких я не видел, но желал бы увидеть...