— Когда?
— Частично это зависит и от нас с тобой.
— Не понимаю, — возмутился Генрих, — почему ты до сих пор скрывал от меня все это?
И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.
— Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, — сказал Вайс. — Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь, почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому, что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что, если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был? Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.
— А кем я должен быть?
— Человеком, который действует во имя блага своей родины, руководствуясь своими убеждениями.
— И для этого я должен помогать разгрому Германии!
— Освобождению немецкого народа, — поправил Вайс, — с нашей помощью.
— А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?
— Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство безоговорочно примет решение народной власти.
Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:
— Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты коммунист, да?
— Но я же русский, — просто сказал Вайс.
Генрих вскочил с кнехта:
— Это неправда!
Вайс растерялся:
— То есть как это неправда?
— Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем, но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне. Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.
— Ну, правильно.
— Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский коммунист — и вдруг...
— Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика — не уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме чекистов?
Генрих отрицательно покачал головой.
— На ней щит и меч, — сказал Вайс. — И наш долг, — где бы мы ни были, прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.
— Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный советский щит?
— Нет, — сказал Вайс. — Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.
— Хорошо, — согласился Генрих. И пожаловался: — Но все-таки мне почему-то трудно поверить, что ты русский.
— Ну, а если бы я был не русский, а немец-антифашист, коммунист, разве это повлияло бы на твое решение?
— Пожалуй, нет, — задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал: — Но все-таки объясни, как мог ты так неуличимо притворяться? Это просто невероятно!