– Едва ли. Ртуть можно растворить в кофе, молоке, томатном соке. Ее также можно впрыснуть в пищу. Она совершенно безвкусна – в той же степени, как и смертельна.
– Значит, Джим едва ли выживет?
Граф посмотрел в окно и ответил:
– Мы не делаем подобных заявлений, во всяком случае, пока пациент жив. Скажите мне, мистер Геллер. Если говорить о вашей работе, беретесь ли вы за дело, которое выглядит безнадежным?
– Никогда, – сказал я, притушив окурок и пожав ему руку.
Сапперстейн стоял, прислонившись к стене, рядом с сидевшим на стуле полицейским, который уже пробудился ото сна. Откровенно говоря, я больше доверяю чикагским копам, когда они спят.
– Да, это отравление, – сказал я Луи. – Скорее всего, это дело рук кого-нибудь из медицинского персонала.
Сапперстейн кивнул:
– Я знаю. Я уже начал проверять людей – у них более тысячи человек в штате.
– Да. Но у нас с тобой есть список тех, кому был разрешен доступ сюда.
Сапперстейн сделал рукой жест в сторону доски с фамилиями, стоявшей у стены.
– Все верно, и я думаю, это поможет нам вычислить того, кто это сделал. Но насколько я понимаю, поправить уже ничего нельзя.
– Да. Они все-таки добрались до него. Проклятье...
– Он старый крепкий боец, Нат. Он мне понравился. Я бы не хотел, чтобы его конец был таким...
– Он идиот. Бросить вызов Синдикату и надеяться при этом остаться в живых. Я тоже идиот. Мне не следовало соглашаться участвовать во всем этом!
Сапперстейн положил мне руку на плечо и сказал:
– Мы сделали все, что было в наших силах, Нат. Я не думаю, что кто-нибудь сделал бы это лучше. Он твой друг, родственник твоей девушки, и это тяжелая потеря. Но ты был прав – в этой игре нельзя выиграть. Она была проиграна с самого начала.
Я кивнул. Улыбнулся ему и смахнул рукавом слезы, выступившие у меня на глазах.
Затем я вошел в палату. Джим спал, но вид у него был как у мертвеца. Он резко похудел, лицо его было бледным. В комнате пахло смертью. Смертью и цветами.
Пег сидела рядом, склонившись над ним, держа его руку в своей руке. Она плакала – беззвучно, слезы текли у нее по щекам. В течение всего дня, когда мы находились в самолете, она не плакала; когда она просыпалась, ее лицо было сосредоточенным и злым. Она ничего не говорила, лишь сидела молча, сжав руки в кулаки. Выражение «Ты такая красивая, когда сердишься» не относилось к ней. Симпатичная в обычной жизни, она становилась некрасивой в минуты гнева.
Сейчас на ее лице были отчаяние и безысходность. Прошло не так много времени с того дня, как она потеряла отца. Теперь же человек, который занял его место, тоже покидал ее.