В кухне, площадь которой была больше площади моей однокомнатной квартиры, женщина лет пятидесяти с лошадиным лицом в белой поварской одежде мыла посуду. За большим круглым дубовым столом, сложив руки словно для молитвы, сидела маленькая изящная женщина лет двадцати пяти с красивыми голубыми глазами, в которых застыла тревога, и печальной улыбкой на строгом прекрасном лице. Перед ней на столе стояли явно не тронутые чашка с мясным бульоном и поменьше – с чаем.
Я сглотнул и остановился. Сразу узнал в ней жену полковника Линдберга, Энн.
– Извините, – пробормотал я.
– Миссис Линдберг, – сказала Бетти, сделав жест рукой в мою сторону. – Это мистер Натан Геллер из чикагской полиции.
Бетти Гау удалилась, а Энн Морроу Линдберг поднялась – я не успел попросить ее не вставать – и протянула мне руку. Я пожал ее – кожа была холодной, зато улыбка теплой.
– Спасибо, что вы приехали, мистер Геллер. Я знаю, мой муж очень хочет встретиться с вами.
На ней было простое темно-синее платье с белым воротником; темные волосы ее были зачесаны назад и завязаны голубым клетчатым шарфом.
– Я тоже очень хочу с ним встретиться, – сказал я. – Это будет большая честь для меня, мэм. Жаль только, что встреча наша произойдет при столь печальных обстоятельствах.
Она попыталась улыбнуться веселее, но это у нее не получилось.
– Возможно, с помощью таких людей, как вы, обстоятельства изменятся в лучшую сторону.
– Я надеюсь на это, мэм.
Ее печальные глаза блеснули.
– Вам не обязательно называть меня «мэм», мистер Геллер, хотя я очень признательна вам за вашу галантность. Вы устали с дороги? Должно быть, устали. Боюсь, вы опоздали на ленч... Но ничего, мы что-нибудь найдем для вас.
Я был тронут; я почувствовал, что глаза мои увлажнились, постарался взять себя в руки, но, черт возьми, я был тронут. Эта женщина столько перенесла за последние четыре или пять дней и все еще была способна заботиться о ком-то – проявлять искреннюю заботу о том, что у меня была трудная дорога и что я опоздал на ленч.
В следующий момент она уже сама рылась в холодильнике, в то время как женщина, которая, очевидно, была поварихой, продолжала безмолвно мыть посуду.
– Надеюсь, вы не откажетесь от бутербродов, – сказала миссис Линдберг.
– Пожалуйста, э... вы зря беспокоитесь...
Она посмотрела на меня через плечо.
– Геллер – еврейская фамилия, не так ли?
– Да. Но моя мать была католичкой. – «Господи, почему тон у меня получается извинительным», – подумал я.
– Значит, вы едите ветчину?
Боже, сколько можно говорить о моих религиозных убеждениях?
– Конечно, – сказал я.