Он не ответил. По крайней мере, прямо.
– Мне так стыдно за себя. Я приехал сюда, намереваясь пойти туда и проводить ее, но... я приехал сюда рано утром, чтобы разузнать кое-что. Все будет длиться еще несколько недель... Я вышел из лимузина, но потом стали собираться репортеры и я... я оказался трусом.
Его голова упала вниз, он закрыл лицо руками и стал плакать.
– Я был трусом. Малодушным трусом. Я так любил ее. И я не подошел, не смог подойти и...
Я слегка передвинулся. Это был самый неудобный из всех лимузинов, на которых мне случалось ездить. Мешала не только жара, сиденья тоже были плохими.
– Послушайте, мистер Вайман, – заговорил я. – Она умерла. Это не важно: пошли вы или нет, отдали ей последние почести или нет. Попрощайтесь с ней по-своему, как вам велит ваше сердце.
Вайман вытер лицо резким движением, как будто только что заметил, что плачет. Потом он внезапно смутился и сказал:
– Я... я бы хотел думать, что она знает, что я здесь сегодня. Что я... я сам пришел сюда, чтобы сказать ей последнее «прости». Что я любил, до сих пор люблю ее. Что она смотрит оттуда, сверху...
Уж если Эстелл и смотрела откуда-то, то вовсе не из того места, о котором он говорил; если она и смотрела, то в этом месте было наверняка куда более жарко, чем здесь. Если она вообще попала куда-то.
Вместо этого я сказал:
– Конечно, мистер Вайман. Так и есть. Я уверен, на знает, что вы чувствуете. А теперь, м-м-м... следующий поезд отходит через десять минут. Что я могу для вас сделать?
Он испытующе посмотрел на меня:
– В газетах было написано, что вы одним из первых пришли к месту происшествия.
– Верно.
– А вы не осмотрелись в квартире? Вы помогали детективам осматривать вещи Эстелл?
Я кивнул.
– В некотором роде, да.
– М-м-м, говорят, что были найдены личные вещи, письма от военных, фотографии, записная книжка, в ней было мое имя, хотя газеты не упоминали его. Пока что.
– Да, я все это видел.
Теперь он смотрел на меня пронзительно. Его серые глаза стали тревожными.
– Вы видели что-нибудь еще?
– Я видел саму Эстелл и различные предметы, которыми ее пытали.
Вайман вздрогнул.
– Я не об этом спрашиваю. В машине было, так жарко, что я вспотел; на улице снежная буря, а я потею.
– Мистер Вайман, я сочувствую вашему горю, Разделяю его, но, черт возьми, не перейдете ли вы к делу?
Он вздохнул.
– Я понимаю, что вы расстроены. Надеюсь, вы сможете простить меня... Я не в себе сегодня, мистер Геллер. Это потрясло меня. Это...
– Переходите к делу. Мне надо успеть на поезд.
Вайман повернулся к запотевшему окну, словно хотел выглянуть наружу.