Если у меня и были сомнения насчет того, где я находился, то те живые мощи, что раскинулись на тяжелых стульях, развеяли их. Ввалившиеся щеки и ввалившиеся глаза. Ребят, которые там сидели, трясло, как танцовщиц непристойных танцев в притонах. Несколько парней с претензией на изысканность играли в карты и в шашки. А один, сидевший в углу, что-то спокойно выкрикивал. Хорошо, что я сдержал слезы. У меня и так хватало проблем, да еще эта небольшая деталь с определением личности.
Почти все парни курили. Мне безумно захотелось курить. Что-то во мне, что еще оставалось от моего разума, говорило, что я не курю. Но мне хотелось закурить. Я сел рядом с одним из ребят: его не трясло, и он не таращился в одну точку. Зато он курил и казался вполне нормальным: у него было загорелое круглое лицо с резкими чертами и каштановые волосы. Он сидел с правой стороны у окна. Это окно, как и другие окна, выходило на выцветшее здание из красного кирпича и было забрано решеткой.
Все точно, я был в сумасшедшем доме.
– Угостишь сигареткой? – спросил я.
– Конечно. – Он вытряхнул мне сигарету «Лаки». – Я – Диксон. А ты?
– Я не знаю.
Он дал мне прикурить.
– Не придуриваешься? Амнезия, да?
– Если это так называется.
– Да, именно так. У тебя ведь была малярия, не так ли, папаша?
«Папаша»? Неужели я выгляжу таким старым? Конечно, Диксону было лет двадцать, но тот, кто не служил, наверняка дал бы ему тридцатник.
– Да, – ответил я. – Она еще не прошла.
– Я слыхал, это настоящее проклятье. Жар, озноб. А что, черт возьми, у тебя еще какие-то другие ранения?
– Не думаю.
– А что это у тебя на башке?
Он имел ввиду мою перевязанную голову.
– Я сам это сделал. В одной больнице на Гавайях.
– Да?
– Да. Мне не понравилось то, что я увидел в зеркале.
– Мне это знакомо, – сказал он. Потом зевнул. – Похоже, ты поэтому в МО четыре.
– Что это?
– Мужское отделение, четвертый этаж. Всех неудавшихся самоубийц привозят сюда.
– Я не самоубийца, – сказал я, потягивая сигарету.
– Тогда не переживай. Здесь всего шесть этажей. Хуже на тех этажах, что у тебя над головой. Чем тебе будет лучше, тем ниже ты будешь спускаться. Доберешься до МО один, а уж там тебе будет хорошо, как дома, где бы он у тебя ни был.
– Где бы ни был, – согласился я.
– О! Извини. Я забыл.
– Я тоже.
Он усмехнулся и засмеялся.
– Да ты азиат!
Я понял, что он имел в виду, не знаю как, но я понял это. Этим словом называли всякого, кто так долго служил на Дальнем Востоке, что превратился в психа – настоящего психа, который сам с собой разговаривает и имеет свой собственный, изуродованный мир.