Но Люси не желала ничего слушать, твердо уверовав в то, что косвенным образом подставила всех нас.
— Кэрри хочет, чтобы ты винила в случившемся себя, — сказала я.
Люси не ответила, и я обернулась. Она сидела в грязном комбинезоне и сапогах, с растрепанными, слипшимися волосами. От нее пахло дымом, потому что Люси не мылась. Насколько я знала, она также не ела и не спала. Взгляд жесткий, холодный и хмурый. Мне знаком этот взгляд, он появлялся всегда, когда моя племянница принимала решение, когда безнадежность и враждебность толкали ее на путь в никуда. Какая-то часть ее жаждала смерти или, может быть, уже умерла.
Мы подъехали к дому в половине шестого, и хотя солнце уже клонилось к горизонту, его косые лучи грели по-прежнему, а затянувшееся дымкой небо оставалось безоблачным. Я подняла лежавшие на ступеньках газеты и снова испытала неприятное, тошнотворное чувство, увидев на первых страницах сообщения о смерти Бентона. Хотя официальные результаты идентификации еще не были объявлены, сообщалось, что он погиб на пожаре при подозрительных обстоятельствах, помогая ФБР в охоте за сбежавшей из заключения убийцей Кэрри Гризен. Следователи не говорили, почему Бентон оказался в сгоревшем бакалейном складе на окраине, как не упоминали и о том, что его могли заманить туда.
— Что ты собираешься со всем этим делать? — спросил Марино, открывая багажник, в котором лежали три больших коричневых бумажных мешка с личными вещами Бентона из номера отеля.
Я еще не решила, а потому только пожала плечами.
— Если хочешь, я могу отвезти их в твой офис, — предложил Марино. — Или сам в них разобраться.
— Нет, оставь здесь.
— Хорошо.
Марино забрал похрустывающие мешки и вошел в дом. Его медленные, усталые шаги замерли где-то в глубине коридора, а когда Марино вернулся, я все еще стояла возле распахнутой двери.
— Поговорим позже. И если будешь выходить, не оставляй дверь открытой. Ты меня слышишь?
Я кивнула.
— Не выключай сигнализацию. И вообще будет лучше, если вы с Люси посидите дома.
— Не беспокойся.
Люси отнесла сумку в свою комнату рядом с кухней и, стоя у окна, смотрела вслед уезжающему Марино. Я подошла к ней сзади и осторожно положила руки ей на плечи.
— Не уходи.
Я опустила голову, прикоснувшись лбом к ее шее. Она не обернулась. Мои пальцы чувствовали ее напряжение, ее боль.
— Мы вместе в этом горе, — продолжала я. — Мы — то, что осталось. Ты и я. Бентон не хотел бы, чтобы ты уходила. Не хотел бы, чтобы ты сдавалась. И потом, что я буду делать без тебя? Если ты сдашься, то подведешь и меня.
Моя племянница всхлипнула.