— На сей раз все будет по-моему. — Боль во мне разрасталась, захватывая каждую клеточку тела. — Я не стану хлопать дверью. Не стану убегать, как делала всегда, начиная с того дня, когда умер отец. Потом ушел Тони. Потом погиб Марк. Я отсекала себя от каждого из них. Старалась забыть их, как забывают старый дом, переезжая в новый. И знаешь что? Это не сработало.
Люси опустила глаза.
— Ты разговаривала с Джанет?
— Она знает. И злится, потому что у меня нет никакого желания ее видеть. Я вообще никого не хочу видеть.
— Можно бежать и в то же время оставаться на месте. Если ты ничему у меня не научилась, запомни хотя бы это. Не жди, пока жизнь пройдет мимо.
— Я многому научилась у тебя. — Солнце уже поднялось, и в кухне стало светлее. — Очень многому. — Люси долго смотрела в пустой дверной проем, ведущий в гостиную, потом добавила: — Мне все время кажется, что он вот-вот войдет.
— Знаю. И мне тоже.
— Я позвоню Тьюн. Как только что-то выясню, пришлю тебе сообщение на пейджер.
* * *
Солнце припекало уже вовсю, обещая еще один безоблачный, жаркий день, и спешащие на работу люди щурились, поглядывая на поднимающийся на востоке пылающий диск. Я влилась в густой поток машин на Девятой улице, миновала заключенную в железную ограду Капитолийскую площадь с ее старинными белыми зданиями и памятниками Джексону и Вашингтону. Что-то, может быть, вид этих монументов, навело меня на мысль о Кеннете Спарксе, о его политическом влиянии. Я вспомнила, как боялась его и восхищалась им, когда он звонил, предъявляя требования и высказывая жалобы. Сейчас мне было ужасно жаль его.
Случившееся в последние дни не очистило его имя от подозрений по той простой причине, что даже те из нас, кто знал, что мы, возможно, имеем дело с серийным убийцей, были не вправе разглашать эту информацию. Конечно, Спаркс ничего не знал. Мне отчаянно хотелось поговорить с ним, снять камень с его души, как будто, сделав это, я и сама вздохнула бы с облегчением. Депрессия давила, сжимая грудь холодными, безжалостными щупальцами, и, когда я свернула с Джексон-стрит, вид катафалка, из которого выгружали закутанное в черное тело, потряс меня, как никогда раньше.
Я старалась не думать о том, что останки Бентона скоро будут лежать в таком же черном мешке или в темном, холодном стальном ящике за закрытой дверцей холодильника. Ужасно знать то, что знает патологоанатом. Смерть не абстракция, и я представляла все, что его ждет, все звуки и запахи того места, где нет любящего прикосновения, а есть только клиническая объективность и подлежащее расследованию преступление.