— Я — Галахад, — сказал он, — и рад встрече с Дерфелем Кадарном.
Я поблагодарил его, заставил себя пересечь зал, подойти к стулу короля Бана и, несмотря на его нелюбовь к принятому при дворах королей изъявлению почтения, опустился на колени.
— За оскорбление твоего дома, лорд король, — сказал я, — винюсь, прошу прощения и готов нести наказание.
— Наказание? — поднял брови Бан. — Не говори глупостей. Это просто вино. Слишком много вина. Следует разбавлять вино водой, как это делали римляне, так, отец Кельвин?
— Странный обычай, — пробормотал старый священник.
— И речи нет о наказании, Дерфель, — сказал Бан. — Встань. Терпеть не могу, когда передо мной стоят на коленях. И что за обида? Подумаешь! Просто ты вспыльчивый, любишь поспорить. И я люблю спор, правда, отец Кельвин? Ужин без спора — как день без поэзии. — Король не обратил внимания на ехидное замечание священника, что такой день был бы благословенным. — И мой сын Ланселот тоже несдержанный. У него сердце воина, но душа поэта, а это, скажу тебе, горючая смесь. Садись и ешь.
Король Бан был щедрым повелителем, однако, заметил я, королева Элейна была не очень-то довольна его решением. Обычно гладкое моложавое лицо этой седовласой женщины хранило безмятежное спокойствие, но сейчас королева хмуро посмотрела на меня и сердито спросила:
— Неужто все думнонийские воины так дурно воспитаны?
— А ты бы хотела, чтобы воины были придворными шаркунами? — резко возразил Кельвин. — Может быть, пошлешь своих драгоценных поэтов убивать франков? Никто же не считает, что они должны этим заниматься, хотя, по-моему, меч мечтам не помеха.
Он усмехнулся, а три сидевших рядом поэта презрительно пожали плечами. Кельвин каким-то образом умудрялся обойти запрет в Инис Требсе на все неказистое и некрасивое. Без просторного плаща и скрывавшего лицо капюшона священник оказался на удивление уродливым. Единственный глаз светился острым, пронзительным огнем, другой скрывала засаленная повязка. Узкогубый рот постоянно кривился презрением и недовольством. Длинные нечесаные волосы обрамляли неровно выбритую тонзуру, из-под грязной всклокоченной бороды на впалой груди едва виднелся грубо вырезанный деревянный крест. Тело Кельвина было словно перекручено и обезображено вздыбившимся горбом. Серая кошка, которая в библиотеке висела у него на шее, сейчас свернулась клубком на коленях и хрустела объедками омара.
— Сядешь рядом со мной на другом конце стола, — сказал Галахад. — И не вини себя.
— Но я и впрямь виноват. Мне надо было сдержаться.
— Мой брат, — проговорил Галахад, когда мы наконец уселись за стол, — вернее, мой почти брат обожает доводить людей до бешенства. Это его развлекает, тем более что не каждый решится дать ему отпор, потому что он наследник и когда-нибудь, заняв королевский трон, станет владеть жизнью и смертью своих подданных. Но ты дал ему достойный отпор.