Опять встал епископ Бедвин.
— Гундлеус Силурский, — мягко сказал он, — заключил мир с верховным королем, и теперь Утер был бы доволен, если бы Гундлеус женился на Норвенне и стал защитником королевства Мордреда. А следующим утром Гундлеус обещал публично креститься в реке Северн.
Присутствующие христиане закричали: «Аллилуйя!» А злобный старец друид Танабурс, за которым я внимательно наблюдал, даже не шелохнулся при известии о том, что его хозяин публично отрекается от своей религии.
Однако Утер не был таким глупцом, чтобы до конца поверить прежнему врагу, и постарался защитить будущее своего внука.
— Пока Мордред не достигнет того возраста, когда сможет поднять меч, — провозгласил Утер, — он будет иметь трех защитников, отвечающих за жизнь мальчика своей собственной жизнью.
Король Тевдрик Гвентский был объявлен одним из них, вторым назван Овейн, и Мерлин, правитель Авалона, стал третьим.
Мерлин. Люди ждали этого имени, как жаждали имени Артура. Но Мерлина уже много месяцев не видели в Думнонии. Может, он мертв? И тогда Утер в первый раз посмотрел на Моргану. Здесь она была не дочерью Утера, хоть и незаконной, а доверенной жрицей Мерлина. И потому после того, как Тевдрик и Овейн поклялись смертной клятвой, эта одноглазая, изувеченная женщина должна была принять на себя высокую ответственность. Она этого не сделала. Ответ ее был неясным:
— Моему господину Мерлину оказана честь таким предложением, верховный король.
И тут Нимуэ закричала так жутко и так внезапно, что воины вздрогнули, а шерсть на загривках собак встала дыбом. Пронесшимся вихрем закрутило дым, и он потянулся в прорехи крыши, откуда струйками сочился дождь и стучал по мозаичному полу. Глухой шум ночной бури разразился резким ударом грома.
Христиане перекрестились. Даже они не сомневались, что это Таранис, бог грома, явился на Высокий совет по зову маленькой девочки, одетой, несмотря на холод, лишь в легкое белое платье, перетянутое ремешком рабыни.
Все замерли. Здесь больше не было ни королей, ни воинов, ни священников, ни старых мудрых людей, а только испуганная толпа, в благоговейном страхе взиравшая на юную девушку. Вынув заколку из волос, рассыпавшихся черной волной по ее худенькой белой спине, Нимуэ двинулась к ораторскому месту рядом с жаровней. И каждый мог видеть ее лицо — маску ужаса. Глаза ее были белыми, язык вывалился из искривленного рта. Она вертелась, словно ввинчиваясь в расступавшуюся толпу, и казалось, вот-вот упадет в бурлящее пламя жаровни. Но Нимуэ завизжала и рухнула на мозаичный пол, потом ловко, будто зверек, встала на четвереньки и поползла между щитами. Вдруг перед щитом Гундлеуса она взвилась змеей и плюнула, угодив прямо в герб — ощерившуюся лисью морду.