Они говорили теперь так тихо, что мне пришлось напрягаться, чтобы сквозь хохот и веселые выкрики солдат расслышать хоть слово.
— Пятьдесят золотых слитков в год. Вот таких. Кадви вытащил из кошелька слиток золота размером с рукоять меча и покатил его по столу в сторону Овейна.
— Такой большой? — Даже Овейн был ошарашен.
— Торфяник — богатое место, — мрачно проговорил Кадви. — Очень богатое.
Овейн перевел взгляд на раскинувшуюся внизу долину Кадви, где в неподвижной, серебряной, как клинок меча, реке лежало плоское отражение торфяника. — Сколько там рудокопов? — деловито спросил он.
— В ближайшем поселении, — Кадви на мгновение задумался, — семьдесят или восемьдесят человек. И конечно же без счету рабов и женщин.
— А как много таких поселений?
— Три, но остальные два чуть в стороне. Меня интересует ближнее.
— Нас только два десятка, — осторожно сказал Овейн.
— А ночь на что? — усмехнулся Кадви. — На них никогда никто не нападал, потому и посты не будут выставлены.
Овейн отхлебнул вина из рога.
— Семьдесят золотых слитков, — сказал он твердо. — Не пятьдесят, а семьдесят.
Принц Кадви секунду подумал, потом согласно кивнул. Овейн усмехнулся.
— Почему бы нет, а? — гоготнул он и погладил широкой ладонью золотой слиток, затем вдруг быстро, как змея, обернулся и впился в меня острым взглядом.
Я не двинулся, делая вид, что весь поглощен созерцанием голой девушки, которая плотно приникла всем телом к одному из татуированных воинов Кадви.
— Ты не заснул, Дерфель? — резко спросил Овейн. Я испуганно подпрыгнул, будто от неожиданности.
— Лорд? — И растерянно захлопал глазами, притворяясь, что последние несколько минут мои мысли бродили где-то далеко.
— Отличный парень, — сказал Овейн, довольный, что я ничего не слышал. — Хочешь одну из этих девочек, а?
Я вспыхнул.
— Нет, лорд.
Овейн расхохотался.
— Этот юнец только что раздобыл себе хорошенькую маленькую ирландочку, — подмигнул он Кадви, — потому пока остается ей верен. Но он научится. Когда попадешь в Потусторонний мир, малыш, — он опять повернулся ко мне, — ты не станешь печалиться о мужчинах, которых не убил, но здорово пожалеешь о женщинах, мимо которых прошел.
Гигант говорил мягко и даже нежно, почти ворковал. В первые дни моей службы я побаивался Овейна, а он любил меня и хорошо со мной обращался. Теперь он снова уставился на Кадви.
— Завтра вечером, — тихо сказал он. — Завтра вечером.
Мое почти мгновенное перемещение из Тора Мерлина в отряд Овейна было похоже на прыжок из этого привычного мира в иной. Я глядел на луну и думал о длинноволосых людях Гундлеуса, перебивших защитников Тора, а перед моим мысленным взором стояли люди на торфянике, которые окажутся перед звериным лицом той же жестокой опасности уже этой ночью. Я понимал, что ничего не смогу сделать, чтобы остановить это, хотя твердо знал, что это надо остановить, но судьба, как твердил нам Мерлин, неумолима. Жизнь — шутка богов, любил повторять он, и тут нет справедливости. Нужно научиться смеяться, сказал мне как-то Мерлин, иначе нахнычешь себе смерть.