— Где малышка? — спросил я.
Она медленно подняла голову, уставилась на меня, словно забыв, какой нынче год.
— Спит.
Как ни странно, что-то во мне воспротивилось желанию заглянуть в спальню, посмотреть на тебя.
— Дорогая, что случилось?
Я отложил в сторону книгу и обнял Элен, но она покачала головой и ничего не ответила.
Когда я зашел к тебе, ты как раз просыпалась в своей кроватке, лежа на животике и задирая головку, чтобы взглянуть на меня.
Теперь Элен была молчалива почти каждое утро и почти каждый вечер плакала без видимых причин. Говорить со мной она не хотела, и я настоял, чтобы она обратилась к врачу, а потом и к психоаналитику. Врач сказал, что с его точки зрения все в порядке, что на женщин в первые месяцы материнства иногда нападает тоска, но все пройдет, когда она попривыкнет. Слишком поздно, когда один наш приятель наткнулся на Элен в нью-йоркской публичной библиотеке, я выяснил, что к аналитику она вовсе не ходила. Когда я заговорил с ней об этом, она сказала, что решила развлечься исследовательской работой и предпочла использовать свободные часы, когда мы приглашали няню, для этого. Но иногда вечерами она впадала в такую меланхолию, что я твердо решил: ей необходимо сменить обстановку. Я снял со счета немного денег и купил на начало весны билет на самолет во Францию.
Элен никогда не бывала во Франции, хотя всю жизнь читала о ней и говорила на отличном школьном французском. На Мон-Мартре она казалась веселой и заметила, со свойственной ей в давние времена сухой иронией, что leSacre Соеит1 превзошел ее ожидания своим монументальным уродством. Ей нравилось катать тебя в коляске по цветочному рынку или вдоль Сены, где мы задерживались у лотков букинистов, а ты в мягкой красной шапочке сидела, глядя на реку. В девять месяцев ты оказалась отличной путешественницей, и Элен говорила тебе, что это только начало. Консьержка нашего пансиона оказалась бабушкой множества внучат, и мы оставляли тебя спать под ее присмотром, пока сами поднимали тосты за здоровье друг друга в барах или, не снимая перчаток, пили кофе в уличных кафе. Больше всего Элен — и тебе, судя по блестящим твоим глазенкам, — понравился огромный Нотр-Дам, а потом мы поехали на юг, чтобы осмотреть пещерные внутренности других чудес: Шартрез с его сияющими витражами; Альби с ее дивным красным собором-крепостью, приютом еретиков; дворцы Каркассона.
Элен захотелось посетить старинный монастырь Сен-Матье-де-Пиренее-Ориентале, и мы решили перед возвращением в Париж провести там пару дней, а потом лететь домой.