Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от затоплявшей ее боли. Голова ее гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках. Они пахли ее домом, холодным, заброшенным, но в запахе его еще оставались следы отцовского нюхательного табака и мятно-солодовый запах укропа, которым горничные часто пользовались для натирки полов.
Она была уверена, что находится где-то в Сильверинге в большой комнате, если судить по тому, как отражался от стен звук каждого движения ее незримого тюремщика. Она пыталась собрать свои мысли. Нет, не мраморный холл, — там не было ковра, и не комната Кингстона, потому что там герб Кингстонов был нарисован просто на дереве и не один из лестничных холлов, полных эха, с каменными полами и фамильными портретами. Это мог быть салон или большая столовая, или комната над кухней… или даже галерея над домашней часовней: во всех них были деревянные полы, ковры и гулкое пространство.
Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, потому что никто не стал ее ругать, но и добиться ей ничего не удалось. Веревка связывала ей руки от запястий до локтей и она даже не могла повернуть руки, чтобы найти узел.
Она была привязана к чему-то очень прочно. Ее пальцы ощупывали дерево тут и там и наткнулись на резьбу. Только одно место в доме было украшено резным дубом с вычурными завитушками: перила галереи часовни, где она провела бесчисленные субботние вечера, сидя между матерью и Анной и слушая мелодичный голос отца, который проверял в мирной тишине, как будет звучать проповедь.
Шаги вернулись. Быстрые, взволнованные. Ли попыталась расслабиться, притвориться, что еще не пришла в сознание, но холод заставил задрожать так сильно, что она едва могла сдержать свои движения.
— Он сейчас вернется из церкви, — произнес мужской голос с сильным северным говором, — твой час настал, ведьма.
Ли слышала крики, причем один голос становился все громче и громче. Она много месяцев не слышала его, но сразу же узнала завораживающий тембр голоса проповедника. Его слова как правило, ничего не значили. Дело было именно в голосе — просящем и приказном, ласковом и неожиданно грозном, рассказывающем истории о грехе и искуплении и славе Господней и его Джейми Чилтона. В нем было все, что она ненавидела и боялась, и этот голос приближался.