— Ox, — вздохнула она.
— Ей не нравилось добавлять в чай козье молоко.
Ли прикусила губу.
— Тогда, может быть, просто хлеба.
— Как хотите. — Он покачал головой, доедая последние куски в миске. — Я принесу вам хлеба, прежде чем уйду.
— Куда уйдете? — быстро спросила она. Он отставил миску в сторону.
— Сначала в деревню. Может, потом дальше, я пока не знаю. Я хотел день-другой подождать, но если вы достаточно окрепли, чтобы испытывать брезгливость, то я думаю, вас можно оставить одну. С хлебом вы разделаетесь сами.
— Я, конечно, могу остаться одна, но вам не следует сейчас отсюда уходить.
Он нахмурился, глядя в пол.
— Я ни к кому не буду прикасаться. Буду держаться на расстоянии. Мне просто надо — поспрашивать.
— О чем?
Он смотрел на свои руки, с силой вжимая кулак одной руки в ладонь другой.
— Мой волк… он ушел. Я хочу поискать его.
— Он потерял дорогу?
— Может быть.
— И сколько его уже нет?
Он не смотрел на нее.
— Две недели.
Наступило долгое молчание. С.Т. начертил пальцем на ладони круг, потом восьмерку.
— Значит, это моя вина, — тихо сказала она. Он сделал глубокий вдох.
— Нет. Я послал его. В деревню, с запиской. Я сам сделал это. Вы не просили.
Простыни зашуршали, когда она вставала с кровати.
— Где моя одежда?
Он взглянул на нее. Она покачнулась и оперлась о спинку стула.
— Вам не нужна одежда. Возвращайтесь в постель.
— Нет, — сказала она. — Я иду с вами.
Лежа щекой на своей сумке под сосной и притворяясь спящей, Ли наблюдала за ним сквозь полуприкрытые ресницы. Если бы не картина — портрет черного красавца Харона — она бы ни за что не поверила, что этот человек и есть Сеньор.
Правда, внешность его в точности соответствовала описанию. Он сидел, скрестив ноги, в одной рубашке, небрежно отбросил в сторону треуголку, глядя на долину, окруженную горами с отвесными склонами, и жевал веточку дикорастущего тмина. Волосы его были забраны назад и кое-как связаны в косичку. В лучах южного солнца они отливали золотом, перемежающимся с густыми, землистого цвета тенями — то, что казалось таким странным в описании и неожиданным в действительности. Черная лента спадала ему на спину. Непринужденная улыбка и странный дьявольский изгиб бровей делали его лицо чем-то похожим на сатира, смеющегося и в то же время свирепого.
Сам себя он не расхваливал. И хотя обычно он двигался легко и свободно, при резком повороте терял равновесие. Пока они шли по узкому ущелью, так случалось уже трижды. Она поначалу испугалась, что у него начинается лихорадка, но других симптомов заметно не было — разве что, когда она обращалась к нему, он мог повернуться в другую сторону.