И вдруг весь мир отступил куда-то. В безвоздушном пространстве, в которое она вдруг опустилась, в котором не было ни времени, ни забот прошлого, она могла делать все, что только ей приходило в голову. Ей не надо было сдерживаться, не нужно было лгать…
Она наклонила голову и поцеловала его в губы. Страстная и хищная, как Гринголет, бездумная и яростная, как Аллегрето в припадке бешенства. Он издал какой-то звук отчаяния, попытался повернуть голову, но она повернулась вслед за ней, перестав опираться своими руками и полностью легла на него.
Он ответил ей и стал бешено целовать ее, в то же время пытаясь отстраниться, как бы противясь своим собственным желаниям. Конечно, в нормальном состоянии он мог стряхнуть ее с себя одним легким движением, ведь сейчас она удерживала его, лишь слегка прикасаясь кончиками пальцев, которые запустила в его волосы.
Ее поцелуи стали менее порывистыми, почти нежными. Она теперь целовала его подбородок, щеки, шею, кожа которой отдавала слабым вкусом крови от пореза во время бритья. Он не двигался, подчиняясь ее воле.
Она слегка отстранилась. Его рот снова напряженно застыл, глаза подернулись влагой. Он поднял руку, скинул ее капюшон и дотронулся до волос. Очень легкое, осторожное прикосновение, и его рука отдернулась и упала.
— Умоляю тебя, — проговорил он глухим голосом, который, казалось, вырывался у него прямо из груди. — Умоляю тебя, моя госпожа. Пощади.
— Уговор, — ответила она. — Один твой поцелуй, и я отпущу тебя.
— Нет, — он облизнул губы. — Я не умею играть как придворный. — Он старался теперь не смотреть на нее. — Ради всего святого. Я так не могу.
— Почему же, рыцарь-монах? Потому, что ты мне слуга? Тогда, я повелеваю тебе — один поцелуй.
— Один! — он горько рассмеялся, затем закинул голову, зажмурился и обнажил зубы, словно испытывая приступ боли. Из краешка глаза по его виску потекла слезинка.
— Убей меня, моя госпожа. Пусть я попаду в ад, но и тогда мне будет лучше.
Она оттолнулась от него и села. Он сразу же откатился вбок и поднялся на ноги. Не глядя на нее, он подошел к импровизированной постели Меланты, вынул оттуда свое седло, водрузил его на плечи и понес к коню.
Меланта посмотрела на свои ладони. Они все еще были в песке, песок был и во рту, чувствовался на языке и напоминал о его поцелуях. Рядом с ней в песке оставались отпечатки его доспехов.
Ей стало жарко.
Она бросалась в него песком, прижималась к нему, целовала в губы — все это вдруг показалось ей ужасным, и осознание этого потрясло ее.
Пустынная местность стала вдруг для нее враждебной, а она ощутила себя еще более одинокой и покинутой.