«Уходи, — сказал себе Джек. — Тебя бортанула подружка, вот и настроение хуже некуда».
А насчет карусели…
Резко опустившийся ментальный свинцовый занавес оборвал дискуссию о каруселях. С ощущением, будто его подталкивают изнутри, Джек ступил на пирс, двинулся сквозь толпу, едва отдавая себе отчет, что в своей карьере никогда не вел себя столь непрофессионально.
Протолкнувшись в первый ряд, нырнул под оградительную ленту и сунул свой жетон под нос молоденькому копу, который попытался остановить его. Где-то неподалеку гитарист заиграл блюзовую мелодию, название которой Джек почти вспомнил.
Оно уже поднялось на поверхность, но сорвалось, опять нырнув в глубины памяти. Молоденький коп одарил его недоуменным взглядом и отошел к детективу, стоявшему вместе с другими над трупом, на который Джеку смотреть абсолютно не хотелось. Музыка раздражала его. Сильно раздражала. Если точнее, просто выводила из себя. Понятное дело, реагировал он неадекватно, подумаешь, музыка, но какой идиот решил, что расследование убийства должно сопровождаться саундтреком?
Разрисованная лошадь вздыбилась и замерла, залитая ярким светом.
У Джека скрутило живот, в груди что-то яростное и настойчивое, нечто такое, что не следовало замечать ни при каких обстоятельствах, изготовилось и раскинуло руки. Или распростерло крылья. Это ужасное нечто желало вырваться на свободу и заявить о себе. Джек испугался, что его сейчас вырвет. Как только приступ тошноты прошел, туман, окутавший сознание, на какие-то мгновения рассеялся.
Добровольно, не торопясь, он ступил в безумие и теперь пребывал в нем. Другого объяснения он не находил. К нему, с написанными на лице изумлением и яростью, направлялся детектив Анджело Леоне, до перевода в Сайта-Монику служивший в одном полицейском управлении с Джеком. Там он прославился жадностью, страстью к насилию, продажностью, презрением к гражданским, независимо от цвета кожи, расы, богатства и социального положения, но, будем справедливыми, также бесстрашием и абсолютной преданностью всем полицейским офицерам, которые придерживались тех же взглядов на службу, которые проделывали то же, что и он, которым, как и ему, все сходило с рук. Презрение, испытываемое Анджело Леоне к Джеку Сойеру, который исповедовал совсем иное отношение к службе, ничуть не уступало зависти, вызываемой у Леоне успехами молодого коллеги. До встречи с пещерным человеком оставалось несколько секунд. И вместо того, чтобы думать, как объяснить пещерному человеку свое появление на пирсе, Джек ломал голову над каруселями и гитарами, размышлял о том, как сходят с ума. Он ничего не мог объяснить. Никакого объяснения и быть не могло. Какой-то внутренний порыв вытолкал его на пирс, но едва ли Джек мог говорить с Анджело Леоне о внутренних позывах. Не смог бы он предложить внятного объяснения и своему капитану, если бы Леоне написал жалобу.