Эйдриен взяла другую книгу, не обещавшую никаких зверств. Все равно она так устала, что уже не смогла бы заснуть. Попыталась читать, но мысли постоянно возвращались к Никки. А ведь Бонилла был прав: она действительно почти ничего не знает о сестре, не понимает ее мотивов. Уйдя в могилу, Нико так и осталась для нее тайной за семью печатями. А вспоминая, какие между ними складывались отношения в последнее время, Эйдриен вообще стало совестно. Ведь даже в тот вечер, когда Нико умерла, она втайне порадовалась, что та не открывает дверь. Эйдриен предположила, что Никки забыла об их встрече и отошла куда-нибудь. Как же она ошибалась!
На тот момент от дружбы двух сестер остались лишь совместные ужины. Да и то каждый раз они ссорились из-за этих нелепых, извращенных фантазий о сатанистах. Никки ни о чем другом и думать не могла, она все говорила и говорила, как заведенная. В итоге старшая сестра начинала настаивать, что Эйдриен просто прячется от воспоминаний: «Ты не помнишь, потому что не хочешь помнить! Это так типично!» Она ошибалась. Никогда, ни на минуту, Эйдриен не поставила под сомнение правдивость собственных воспоминаний. С ее памятью все в порядке, и она уж точно ни от чего не отказывалась. Перед ее мысленным взором живо представали неизгладимые, абсолютно точные картины прошлого: приемный отец подбрасывает ее на руках; она сидит у него на шее, а он несет ее, придерживая за ноги, и говорит: «Ну, пошли, крошка, только держись крепче». Иногда Эйдриен просила покружить ее, отец брал девочку за руки и кружился вместе с ней, пока у нее в голове не начинало плыть. Порой Дек брал приемную дочь за руки, и она взбиралась ему на грудь, делала кувырок через голову и снова становилась на ноги. В какие только игры они не играли! Эйдриен как наяву слышала тихий грудной голос Марлены, певшую ей колыбельную и укачивавшую в люльке, когда она не могла заснуть: «Тише, малышка, усни».
Неужели эти самые люди в воображении Никки исполняли ритуалы со свечами и снимали на камеру порнографические фильмы о настоящем убийстве? Было бы смешно, если бы не так грустно. И из-за этого, сама того не желая, Эйдриен вновь и вновь прокручивала в уме бесчисленные эпизоды с участием родителей, изучала их придирчивым оком прокурора, задаваясь вопросом: насколько невинен каждый приходящий на память эпизод? Вот Марлена говорит: «Дай поцелую, и все пройдет…» Было ли это… чем-то другим? Или когда Эйдриен скакала «на лошадках» на колене Дека и он пел: «Вот как скачут крошки-леди, иго-иго-го». Невинная игра или нечто большее?