– Я удостоен чести быть офицером разведки при заместителе советского Главнокомандующего в Германии. Вы можете навести справки в штабе Совета на Элсхольцштрассе, если не верите мне. Хотите, пойдемте прямо сейчас, что вы на это скажете?
Я молчал. Он вздохнул и покачал головой:
– Я, похоже, никогда не пойму вас, немцев.
– Вы довольно хорошо говорите по-немецки. Кстати, не забывайте, что Маркс был немцем.
– Да, но также и евреем. Ваши соотечественники потратили двенадцать лет, пытаясь сделать эти два обстоятельства взаимоисключающими. Именно этого я и не могу понять. Ну как, не передумали?
Я отрицательно покачал головой.
– Ну что ж, жаль.
Полковник, не показав вида, что раздражен моим отказом, взглянул на часы и встал.
– Мне пора идти, – сказал он и, вынув записную книжку, принялся что-то быстро писать на чистой страничке. – Если вы все же измените свое решение, позвоните по номеру 55-16-44 в Карлсхорсте и спросите специальный секретный отдел генерала Кавернцева. Я записал также номер моего домашнего телефона: 05-00-19.
Порошин улыбнулся и кивнул на листок, который я взял у него:
– Если вас вдруг арестуют американцы, то я бы на вашем месте не позволил им увидеть это. Уж они-то наверняка сочтут вас шпионом. Все еще улыбаясь, он попрощался и стал спускаться по лестнице.
Для тех, кто свято верил в Фатерланд, поражение в войне стало своего рода возрождением, крушением патриархальных устоев общества. Из истории Берлина, разрушенного тщеславием мужчин, можно было извлечь горький урок: когда война проиграна, солдаты похоронены, а стены разрушены, город состоит из одних женщин.
С такими мыслями я шел мимо серого гранитного ущелья, которое скрывало все еще работающую по инерции шахту. Показался маленький паровоз, тянущий груженные углем платформы. На одной из платформ тесной группой сгрудились оборванные женщины. До меня донеслись обрывки фразы: «Теперь уже не до любви». Я никогда не забуду их запыленных лиц и борцовских фигур. Но и сердца, думается, у них были столь же большие, как их бицепсы.
Улыбаясь в ответ на насмешливое женское улюлюканье и едкие шуточки о том, где, мол, мои руки и не помешало бы приложить их к восстановлению города, я помахал им тростью, как бы указывая на причину своей немощи, и поспешил на Песталоцциштрассе. Там жил Фридрих Корш, мой старый друг, коллега по уголовной полиции, а теперь – комиссар полицейского участка Берлина, где господствовали коммунисты, который и сообщил мне, где найти жену Эмиля Беккера.
Я отыскал нужный мне дом под номером 21 – поврежденное бомбой пятиэтажное здание с бумажными занавесками на окнах. С внутренней стороны входной двери висела записка, которая предупреждала: «Ненадежная лестница! Опасна для жизни посетителей». К моему счастью, фамилии жильцов и номера квартир были написаны мелом на той же двери. Оказалось, что фрау Беккер живет на первом этаже.