Когда захваченные в Форте Уильям Генри орудия срочно переправили в Тикондерогу, для Джимса, как и для Монкальма, — хоть и по-разному — открылась последняя глава в книге испытаний. Джимсу нечего было желать, не о чем молиться. Победа Канады — если бы произошло чудо и французы окончательно разгромили противника — утешила бы его не больше, чем огорчило бы ее поражение. Бывало, француз брал в Джимсе верх над англичанином. И тогда мать, Хепсиба Адамс и все, что они олицетворяли собой, обращали на него вопрошающие взгляды, словно подозревая в предательстве, но не осуждая за измену. В такие часы Джимсу являлась тень Туанетты; она протягивала ему руку, и он знал, что сражается за нее, за дом, который был бы их домом, за страну, которую она превратила бы для него в рай. Чем больше крепла уверенность Джимса в неизбежности конца, тем ближе к нему становилась Туанетта, и неведомый прежде покой постепенно нисходил на него. Он черпал утешение в сознании неотвратимости события, которое непосредственно касалось его и Туанетты, и терпеливо ждал его. Так прошел еще год.
И вот грянули события в Тикондероге. Наступило восьмое июля 1758 года — день, когда нельзя было пройти и ста акров, не запачкав сапоги кровью французов или англичан: «красный» день в истории и летописях героизма, когда три тысячи измученных усталостью и тревогой солдат Новой Франции сошлись с шеститысячным регулярным войском Британии и девятью тысячами американских ополченцев; день, когда Джимс и его товарищи отбросили волны красно-золотых мундиров и тысячу одетых в килты горцев Черной Стражи под командованием Дункана Кемпбелла из Инверави и гнали их перед собой до тех пор, пока — как писал Монкальм жене — даже израненные пулями деревья и те, казалось, не стали сочиться кровью. Час за часом среди хаоса и смерти Джимс заряжал и разряжал ружье, разил противников штыком, но та, кого он так ждал, не приходила. Солнце уже клонилось к западу, вокруг Джимса падали раненые и убитые — десятки, сотни убитых. На его глазах шквал огня косил целые шеренги людей. Но когда сражение закончилось и англичане отступили, потерпев последнее сокрушительное поражение в этой войне, Джимс был цел и невредим, если не считать нескольких синяков и ожогов.
Англичане и колонисты Аберкромби беспорядочно отступали. На следующий день после сражения Монкальм приказал воздвигнуть на поле битвы крест со следующей надписью:
Бессильны командир, и воин, и клинок.
Взгляни на этот Крест! Победу даровал нам Бог.
Джимс помогал воздвигать крест. Его ноги трамбовали землю, и слова, вырезанные на дереве, огненными буквами запечатлелись в его мозгу. Бог! Да, именно Бог помог им отбросить врага, который в пять раз превосходил их численностью. Но за что же Бог преследует его? И почему Он позволил убить Туанетту? Джимс слышал, как молится Монкальм. Потом он слушал, как тот говорил истекающим кровью остаткам войска, что, несмотря на трагическое падение Луисбурга, Новая Франция спасена. И все же Монкальм объявил отступление, чем немало озадачил Джимса. Только когда измученные, со стертыми в кровь ногами солдаты повернули к Квебеку, им приоткрылась правда. Алчность, глупость, интриги, ложь высасывали из Новой Франции все соки и наконец подточили ее основание. Монкальм был ее единственной надеждой. Но вот пришла осень, за ней зима, и Джимсу «стало казаться, что Бог Монкальма отступился от него. Река Святого Лаврентия кишела английскими судами. Урожай минувшей осенью собрали скудный. Даже Монкальм ел конину. Но он не терял веру в Бога. Множество негодяев во главе с Водрейем наживались на крушении нации, а он молился за них.» Что за страна! — восклицал он. — Здесь все проходимцы богатеют, а порядочные люди разоряются или гибнут!«Доблестный воин, человек чести, не раз смотревший смерти в лицо, он до конца не изменил своей вере.» Если нас оттеснят с берегов Святого Лаврентия, — писал он жене, — мы спустимся по Миссисипи и дадим последний бой за Францию в болотах Луизианы «.