У порога Туанетта остановилась, — куда ни глянь, в воздухе висел волокнистый, неподвижный дым. Вдали сквозь дымную завесу над догорающими развалинами она с трудом различила какую-то фигуру, причудливо согнувшуюся под тяжестью ноши. Это было нечто бесформенное, искаженное солнечными бликами и хлопьями дыма, пляшущими перед глазами Туанетты, но живое, поскольку медленно удалялось от нее. За этим странным предметом двигалось что-то низкое и вытянутое. Туанетта догадалась, что это Джимс и его собака.
Она наблюдала за ними, пока те не скрылись из виду, и, — подождав несколько минут, медленно пошла в том же направлении.
Должно быть, Джимс видел ее, потому что вернулся, а за ним по пятам, словно оборотень, все так же плелась собака. Он где-то нашел куртку и уже меньше походил на дикаря, хотя лицо его было по-прежнему в копоти, земле и кровоточило в тех местах, куда пришлись удары мушкета Туанетты; оно хранило то же бесстрастное выражение, что и на мельнице. То было лицо индейца, смягченное безмятежным покоем. Когда, тяжело дыша, он остановился перед ней, она попыталась заговорить. У Туанетты еще оставался запас обвинений и немного свирепости, но это не придало ей сил нарушить молчание. Джимс пристально смотрел на девушку, и глаза его уже не казались глазами убийцы — напротив, в них застыла холодная, мучительная жалость. У Туанетты закружилась голова, и она слегка покачнулась. Но Джимс не протянул руку, чтобы поддержать ее. Он уже не был юношей. Не был и мальчиком, ненавидеть которого ее учила мать. Не был даже Джимсом Булэном.
Но голос его остался прежним.
— Мне очень жаль, Туанетта.
Джимс почти бессознательно произнес эти слова. Они вернулись из далекого прошлого, словно оживший призрак, память о котором и он, и она давно изгнали из сердца.
— Что ты здесь делаешь? — повелительным тоном спросила Туанетта.
Этот вопрос она могла бы задать и в те давние годы, когда он осмеливался приходить в Тонтер-Манор со своими глупыми подарками. Почему он здесь? Джимс повернулся в ту сторону, откуда пришел, и протянул руку — но не затем, чтобы Туанетта взяла ее в свои; его жест заменял слова. Она все поняла. Слезы? Едва ли. Оба были еще слишком оглушены пережитым потрясением. Неожиданный порыв ветра разметал волосы Туанетты по кружевной накидке из черного шелка. Она повиновалась Джимсу, слегка вскинув подбородок, — горе не укротило гордости, которая горела в ее глазах, сквозила в складке губ. Туанетта знала, что ей предстоит. Как бескрылый ангел, явившийся на землю, чтобы взглянуть на умершего, приближалась она к подготовленному Джимсом месту.