Рита оттолкнулась от стены и поплыла за нападающим, испытывая страстное желание иметь при себе хоть какое-то оружие и надеясь, что внезапность — тоже немалое преимущество и, бог даст, ей достанет одного этого благоприятствующего ей обстоятельства.
* * *
Как только Брайан увидел Роджера Брескина, взмывающего акулой из лишенных света глубин, он припомнил тот разговор, что был между ними сегодня, сразу после того, как они спасли Джорджа, вытащив его из пропасти, где Джордж валялся на карнизе, выступающем сбоку айсберга. Брайан тогда только что был поднят на вершину айсберга, и его било и трясло, он был слаб, но испытывал облегчение.
Невероятно.
Что ты там шепчешь?
В свое везение поверить не могу.
Ты в меня не верил?
Ладно тебе. Просто я боялся: веревка перетрется, утес обвалится, еще что стрясется. А все обошлось.
Да успеешь умереть. Просто время твое не вышло. И место не то.
Брайан тогда решил, что Роджер философствует, и еще удивился этому — не очень-то Брескин походил на любомудра. Теперь же до него дошло, что то, что он счел глубокомысленностью, на самом деле означало наглую, неприкрытую угрозу, что Брескин просто искренне и от всего сердца пообещал прибегнуть к насилию.
То ли Брескин не пожелал, чтобы Джордж был всему свидетелем, то ли не захотел нападать на Брайана тогда или еще раньше по каким-то иным, непонятным, необъяснимым, безумным соображениям — кто знает, что на уме у сумасшедшего? Теперь-то было куда больше свидетелей, не один только Джордж, а вовсе не было похоже, что Роджера это как-то тревожит.
Но хотя этот разговор и всплыл в памяти Брайана, который снова пережил и прочувствовал его, все равно Брайан попытался лишь увернуться, метнувшись к стене туннеля. Но не смог: они сцепились друг с другом и полетели в темноту. Могучие ноги Брескина обхватили Брайана, словно челюсти краба. Потом Брайан почувствовал руку на своем горле. На своей маске.
* * *
Джордж Лин подумал, что русские аквалангисты с подводной лодки решили напасть на них.
С того самого момента, когда он услышал о предложении россиян прийти на помощь, Джордж понял, что у них на уме какие-то коварные штучки. Он, понятно, попытался вычислить, на что они способны, но такого вообразить не мог: это же надо — убивать людей в предательских глубинах туннеля. Чего им вздумалось затеять такие хлопоты ради уничтожения кучки иностранцев, которые и так обречены на погибель, потому что ученых этих или разорвет на мелкие кусочки, или утопит в убийственно студеном море тот взрыв, что грянет в полночь? Какое-то бессмысленное, бесцельное безумие, но, с другой стороны, ему было хорошо известно, что ничто из всего того, что творили и творят коммунисты, не бывает осмысленным. Нигде, в любом уголке мира, не только в России или Китае, но и в иных уголках земного шара, и всегда, правили ли коммунисты или же только рвались к власти, запугивая население, не бывало, чтобы в деяниях этой ужасной власти обнаруживался какой-то смысл. В их идеологии не было ничего, кроме безумной жажды неограниченной ничем власти, их политика выглядела каким-то идолопоклонством, безумным культом, страшной религией, отлученной от нравственности и даже рассудка, а их кровавые буйства и беспредельную, бездонную жестокость никогда не поймет и не уразумеет всяк, кто не разделяет их сумасшедших убеждений, сколько бы и как бы он ни старался разобраться в столь ужасных деяниях.