Дрожа, как старик-паралитик, все меньше будучи в состоянии сохранять самообладание флотского офицера, к тому же подводника, Горов подошел к кроватке и застыл над ней, вглядываясь в единственное свое дитя.
— Ника, — проговорил он неуверенным, еле слышным голосом.
Мальчик не ответил и не открывал глаз. Горов присел на краешек кровати. Положил ладонь на ручонку ребенка. Еще теплую.
— Ника, я пришел.
Кто-то коснулся его плеча, и Горов вздрогнул. За спиной стоял врач в белом халате. Он указал на женщину у противоположной стены палаты.
— Вот кому вы сейчас очень нужны.
Это была Аня. Горов был так поглощен мыслями о Никки, что не заметил жену. Она стояла у окна, делая вид, что рассматривает прохожих, снующих по бывшему Калининскому проспекту.
То, как она держала голову, свидетельствовало о глубине охватившего ее отчаяния. Исподволь до него доходил смысл сказанных доктором слов. Они означали, что Никки уже умер. Уже не скажешь: «Я люблю тебя» в последний раз. Поздно, уже не будет последнего поцелуя. Слишком поздно: он не скажет, поглядев в последний раз в глаза ребенка: «Я всегда тобой гордился». Поздно, поздно. Не будет последнего «прости».
Да, Ане он сейчас был очень нужен. Но у него не было сил подняться с краешка постели — словно он все никак не мог поверить, не мог осознать, что смерть Никки — это навеки. Он произнес ее имя, и, хотя позвал он ее еле слышным шепотом, она сразу же повернулась к нему. Глаза залиты слезами. Губы искусаны в кровь — чтобы не плакать. Анна сказала:
— Я хотела, чтобы ты был тут.
— Мне сообщили только вчера.
— Я совсем одна была.
— Знаю.
— Так боялась.
— Знаю.
— Лучше бы я сама, а не он... — сказала она. — И ничего... ничего теперь не сделаешь... Ему ничего уже не надо.
Ему наконец достало силы подняться с постели. Оторвавшись от детской кроватки, он подошел к жене и обнял ее. И она в ответ обняла его. Крепко-крепко.
Но маленькие страдальцы, умиравшие в палате, оставались безучастны к присутствию Горова и Анны — трое детей находились в состоянии беспамятства и безразличия к происходящему. Лишь одна живая душа, которая обратила внимание на чужое горе, принадлежала девочке. Ей было лет восемь или девять, у нее были каштановые волосы и огромные выразительные глаза. Она полулежала на соседней кровати, опираясь плечиками на подушки, изможденная, словно столетняя старуха.
— Все — хорошо, — сказала она Горову. И несмотря на страшный недуг, изуродовавший и обессиливший ее тельце, голосок ее прозвучал нежно и музыкально. — Вы свидитесь с ним. Он теперь на небе. Ждет вас там.