— Таппингер сказал, что у вас дома нет никакой еды, зато в буфете стоят пять бутылок виски. — Он не смотрел на Чейза, похоже, смущенный и оттого, что Таппингер явно шнырял по комнате, и от собственного неумения сочувствовать другому человеку. — Вы выглядите фунтов на тридцать худее нормы, сынок.
— Убирайтесь, — упрямо повторил Чейз. Ему не хотелось кричать, привлекая внимание миссис Филдинг, но он не представлял, как еще заставить Уоллеса слушать его.
Уоллес тем временем переминался у дверей в поисках способа более достойно обставить свой уход; казалось, он вот-вот начнет жаловаться Чейзу, что, мол, в полицейском управлении позарез не хватает толковых людей. Однако он избежал этого штампа и сказал:
— Что бы ни случилось с вами там, во Вьетнаме, вы не должны заглушать память об этом с помощью виски. Не пейте столько. — И прежде чем Чейз, разъяренный этим доморощенным психоанализом, снова велел ему убираться, Уоллес вышел; Таппингер последовал за ним.
Чейз захлопнул за ними дверь, подошел к буфету и налил себе виски. Он снова был один. Но он к этому привык.
Во вторник, в семь тридцать вечера, счастливо избежав встречи с миссис Филдинг, Чейз вышел из дому, сел в “мустанг” и поехал по направлению к Канакауэй-Ридж-роуд, вроде бы куда глаза глядят, но в глубине души точно знал, куда он направляется. По Эшсайду и примыкающим к нему районам он ехал на дозволенной скорости, но на горной дороге выжал акселератор до предела, закладывая на поворотах крутые виражи; белые столбики ограждения мелькали мимо так быстро и так близко к машине с правой стороны, что сливались в сплошную белую стену, а провода, натянутые между ними, казались черными линиями, нанесенными на призрачных досках.
На вершине горного шоссе он припарковался на том самом месте, где стоял в понедельник вечером, выключил двигатель и откинулся на спинку сиденья, прислушиваясь к слабому шуму ветра. Он сразу понял: напрасно остановился, не нужно было этого делать. Быстрая езда прогоняла мучительные раздумья о том, как быть дальше, дарила забвение. Теперь же он чувствовал растерянность и отчаяние.
Чейз открыл дверцу и вышел из машины, понятия не имея, что собирается здесь выяснять. До наступления темноты оставался час — вполне достаточно времени, чтобы как следует обыскать место, где стоял “шевроле”. И пусть полицейские уже не раз прочесали все вокруг, и притом, куда тщательнее, чем в состоянии сделать Чейз. По крайней мере, выйдя из машины, он мог ходить, двигаться, а значит, избавиться от тягостных мыслей.
Пройдясь вдоль аллеи, Чейз двинулся к кустам, возле которых в тот вечер разыгралась кровавая трагедия. Земля была утоптана, усыпана окурками, обертками от конфет и скомканными листками из репортерского блокнота. Он ногами разбрасывал мусор, осматривая смятую траву, — и чувствовал себя последним дураком, пытаясь найти улики среди этой свалки. С таким же успехом можно было попытаться подсчитать зевак, которые стекались на место убийства, — да нет, результаты, пожалуй, были бы даже более весомыми.