Это заявление было так внезапно и неожиданно, что Рауль не успел ничего возразить; к тому же было уже и поздно: быстрым движением фелука надвинулась к люгеру, чем окончательно подтвердила все опасения Итуэла.
— Все наверх, надо помешать столкновению! — крикнул Рауль, бросаясь за оружием. — Скорее сюда, ребята, наверх! Тут измена!
Едва раздался его громкий голос, как палуба стала быстро наполняться молодцами-матросами.
Фелука быстро надвинулась на люгер, и в тот момент, когда готово было произойти столкновение судов, послышался плеск весел, и пламя, вырвавшееся из открытого люка фелуки осветило быстро удалявшуюся шлюпку.
— Брандер! Брандер! — закричало разом несколько человек, и ужас, прозвучавший в этом возгласе, ясно показывал все страшное значение этой новой опасности, самой ужасной из всех, какие могут ожидать моряка.
Но среди раздавшихся голосов не слышно было голоса Рауля Ивара. Он исчез, и секунду спустя уже послышался его громкий клич:
— Антуан, Франсуа, Грегуар! Сюда, за мной! Пусть остальные приготовят все к отплытию!
Позванные матросы следом за Раулем перебрались на борт горевшей фелуки и с опасностью быть отрезанными от своего судна перерезали и отвязали канаты, которыми англичане успели соединить фелуку с люгером; затем благополучно перебрались обратно, хотя секунда промедления стоила бы им жизни.
— В путь, живее, ребята, если мы хотим спасти наш прекрасный люгер от пожара! — распоряжался Рауль.
Нельзя было терять ни секунды. Повинуясь ветру и течению, люгер плавно пошел, но сначала за ним же потянулась и фелука, палуба которой уже представляла одну сплошную огненную скатерть. Но вот к общему восторгу люгер совершенно отделился и, освобожденный от всех пут, легко подвигался вперед, оставляя неподвижным на прежнем месте горевшее предательское судно в виде одной сплошной огненной массы.
Все происшедшее заняло не более пяти минут и выполнено было с поразительной находчивостью и быстротой, с полным самообладанием — скорее из инстинктивного чувства самосохранения, чем повинуясь рассудку.
До сих пор Рауль только редко подавал голос, отдавая приказания; теперь же он подошел к Джите, поднявшейся на палубу и глядевшей на яркое пламя, осветившее большое пространство моря, со смешанным чувством восхищения и ужаса, и заговорил с ней таким шутливым тоном, как будто бы все это зрелище было устроено с единственной целью доставить им развлечение.
— Наше освещение уступит разве только свечам в церкви Святого Петра, дорогая моя, — улыбнулся он ей. — Надо признаться, мы счастливо избегли беды, благодаря вашему Богу, если хотите.