— Японцы… японцы приезжали ночью за партвзносами…
— Нет, — мотнул головой старший лейтенант. — Это вы уже написали! Чтонибудь другое…
Добрынин напрягался сильнее, но все остальное, всплывающее в памяти, тоже было описано на бумаге.
— Давайте еще разок! — попросил народный контролер и тяжелой рукой ткнул в угол комнаты, где грудилась трубчатая и проводкастая механика.
Волчанов вздохнул, потом кивнул и отошел к непонятному механизму. Снова крутнул ручку. Снова острая стрела пронеслась сквозь тело народного контролера снизу вверх и уткнулась изнутри в черепную крышку. Боль в этот раз прошла нарастающей волной и взорвалась прямо в ушах Добрынина. Из-за этого взрыва он на минуту потерял сознание, а когда очнулся — еще минут пять не мог понять, где находится.
— Ну? — спрашивал, нависая над народным контролером, Волчанов.
Добрынин напрягся — откуда-то из глубин памяти четче доносились обрывки разговоров, в которых он участвовал.
— «И захватишь там для меня березовых дров — подарок от моего кремлевского друга…» — проговорил механическим голосом народный контролер.
— А-а! — радостно закричал старший лейтенант. — Кто? Кто это сказал?
Добрынин все глубже и глубже погружался в память, и она, словно кипящая вода, обжигала все его тело. Как веревку из колодца, вытягивал Павел Александрович из памяти уже знакомые слова про березовые дрова и кремлевского друга, и пришлось ему повторить эти слова еще раз, но в конце концов прозвучал в ушах голос, впервые эти слова сказавший, и голос мог принадлежать только одному человеку.
— Кривицкий! Это Кривицкий говорил! — воскликнул Добрынин.
— Отлично! — Волчанов весь светился от здорового спортивного азарта. Он подошел, по-дружески хлопнул по плечу народного контролера. Спросил:
— Еще хочешь попробовать?
Добрынин решительно кивнул. Что ему эта боль, если благодаря ей он действительно может вспомнить столько нужного и полезного!
Снова промчалась сквозь его тело невидимая стрела, но в этот раз боль была послабее. Может быть потому, что начал народный контролер привыкать к ней, как к чему-то неизбежному и небесполезному.
— Абунай-гин уркэ бими нэлэскэн ниврен! — проговорил всплывшие в памяти, слова Добрынин.
— А кто это сказал?! — в этот раз сдержаннее поинтересовался Волчанов.
Как ни пытался вспомнить Добрынин, а не смог.
— Ну а что это значит? — спросил старший лейтенант. И на этот вопрос не был в силах ответить народный контролер, и стало ему из-за этого грустно.
Увидев, что Добрынин загрустил, Волчанов огорчился.
Старший лейтенант очень не любил грустных людей.