От этой мысли лицо его как будто еще больше потемнело, выделяясь на белом фоне подушки, морщины углубились и казались высеченными каким-то острым орудием, в глазах, утративших обычное выражение уныния, засветилось тупое мрачное упрямство. «Будь они все прокляты! — подумал он. — Не дам я им командовать мной! Полежу еще пять минут, наплевать га весь штат директоров верфи!» Он решил, однако, наверстать время, отменив на сегодня бритье; он теперь часто поступал так, назло тем, кто желал заставить его жить по их правилам, следовать их примеру. Эта хитрая уловка пришлась ему по душе еще и оттого, что он теперь неохотно брился по утрам: нетвердая рука часто действовала не так, как нужно, он выходил из себя, пытаясь управлять ею, и дело иногда кончалось порезами. По утрам он теперь вообще бывал не в своей тарелке: не только рука отказывалась повиноваться, но болела голова, язык лежал во рту, как кусок сухого дерева; иногда его мутило при одной мысли о завтраке. Он понимал, что во всех таких неприятных ощущениях виновато виски, и в это серенькое утро с угрюмой трезвостью говорил себе, что должен сократить обычную порцию. Он уже и раньше несколько раз принимал такое решение, но теперь ему казалось, что то было не всерьез. А вот на этот раз надо крепко взять себя в руки, не пить ничего до обеда, да и потом, пожалуй, воздерживаться до вечера, а вечером пить умеренно. Вечером он уж, конечно, будет пить поменьше, чтобы угодить Нэнси, чья благосклонность была для него теперь жизненной необходимостью. Последние два дня Нэнси была с ним несколько любезнее, и он, успокоившись, решил, что она не возвращалась в его спальню с той ночи, когда рассердилась на него после визита к тетке в Овертон, именно по причине, которую приводила в свое оправдание. Убеждали его в этом ее нынешняя приветливость и терпимое отношение к нему. Нет, не может он жить без Нэнси! Она стала ему необходима, как воздух, и уже хотя бы только потому он должен впредь осторожнее прикладываться к бутылке. Он и представить себе не мог больше жизни без этой женщины. Он уверял себя, что сегодня ночью она придет к нему снова, будет еще свежее, еще заманчивее после его вынужденного воздержания.
Последняя мысль вернула ему некоторое подобие былого внутреннего довольства, и, отбросив одеяло, он встал с постели. Но когда холодный воздух комнаты коснулся его тела, он задрожал, нахмурился и, утратив свой довольный вид, торопливо потянулся за одеждой, которая беспорядочной кучей лежала на ближайшем стуле. С величайшей поспешностью кое-как напялил он на себя белье, удостоил беглого внимания только лицо, умыв его перед тем, как надеть засаленный мягкий воротничок, затем завязал галстук, скрученный в веревочку, надел жилет и висевший мешком пиджак. Экономия времени получилась значительная, так как вся процедура одевания отняла у него не более пяти минут, — вот он был готов, оставалось только спуститься вниз и приступить к утреннему завтраку.