— Доброе утро, Броуди! — приветливо воскликнула Нэнси, когда он вошел в кухню. — Сегодня вы молодцом, вовремя! Как спали?
— Не так хорошо, как хотелось бы, — ответил он с ударением. — Мне было холодно. Но я предчувствую, что сегодня ночью мне спать будет уютнее.
— Постыдились бы с раннего утра говорить о таких вещах! — тряхнула головой Нэнси. — Ешьте свою кашу и помалкивайте!
Он посмотрел на кашу, сжав губы, с видимым отвращением и сказал:
— Что-то не хочется, Нэнси. Это тяжело для желудка утром. Она хороша на ужин, а сейчас мне и глядеть на нее не хочется. Нет ли у тебя чего-нибудь другого?
— Есть, есть! Я только что поджарила на сковороде отличную жирную сельдь, — сказала она предупредительно. — Не ешьте каши, если не хочется. Сию минуту принесу рыбу.
Он следил за ее энергичной походкой, видел, как метнулась юбка, как легко и быстро двигались красивые ноги, когда она побежала выполнять свое обещание, и радовался про себя заметному улучшению в ее обращении с ним. Нэнси больше не чуждалась его, не смотрела на него с враждебными искорками в глазах, даже ухаживала теперь за ним, своей услужливостью до странности напоминая ему покойную жену. Он наслаждался этой заботой о нем, этой преданностью в особенности потому, что она исходила от его обожаемой и столь независимой Нэнси.
И когда она воротилась с тарелкой, он посмотрел на нее украдкой и сказал:
— Я вижу, ты опять стала ласкова ко мне, Нэнси. Я помню утра, когда ты швыряла на стол подгорелую кашу, считая, что и этого за глаза довольно бедному человеку. А жирная жареная сельдь мне больше по вкусу, да я твое обращение со мной тоже. Ты ведь меня любишь, Нэнси, не правда ли?
Она посмотрела сперва на его усталое лицо, все в морщинах, с втянутыми щеками, обезображенное двухдневной щетиной, перерезанное натянутой, не идущей к нему улыбкой, потом — на его неряшливую, сгорбленную фигуру, трясущиеся руки, запущенные ногти, и воскликнула с резким смешком:
— Ну, конечно! У меня к вам теперь такое сильное чувство, что меня это даже беспокоит. Иной раз погляжу на вас — сердце так и встрепенется в груди.
Улыбка потухла на лице Броуди, глаза его сузились, и он ответил:
— Как я рад это слышать от тебя, Нэнси! Знаю, не следовало бы этого говорить тебе, но не могу не сказать: просто удивительно, до чего ты мне нужна стала.
И, забыв о завтраке, он продолжал почти виновато, словно оправдываясь:
— Никогда бы не поверил, что я способен так привязаться к кому-нибудь. Я думал, что не такой я человек, но, видишь ли, у меня так долго никого не было, что когда мы с тобой сошлись, ты… да, ты крепко забрала меня в руки. Это чистая правда. Ты ведь не сердишься на меня, что я это говорю, а?