Здесь она стала действовать быстрее. Ухватившись за спинку одного из тяжелых деревянных стульев, она передвинула его на середину кухни, потом притащила к стулу книги, лежавшие на шкафу, сложив их аккуратной и устойчивой кучкой, на которую полюбовалась с довольным видом и поправила ее легкими и точными прикосновениями пальцев, доведя до полной симметрии. «Вот это аккуратно сделано, моя милая, — пробормотала она удовлетворенно. — Из тебя бы вышла отличная хозяйка». Говоря это, она стала пятиться назад, все еще любуясь своей работой, но когда дошла так до двери, повернулась и шмыгнула в посудную. Здесь, нагнувшись, порылась в бельевой корзине, стоявшей у окна, выпрямилась с радостным восклицанием и воротилась в кухню, неся что-то в руке. Это был обрывок тонкой веревки, на которой развешивали белье. Теперь движения ее стали еще торопливее. Проворные пальцы лихорадочно делали что-то с концом веревки. Она вскочила на стул и, стоя на книгах, привязала другой конец к железному крюку на потолке. Потом, не сходя со стула, взяла со стола письмо и приколола его себе на грудь, бормоча: «Первая премия на выставке, Несси! Как жаль, что это не красный ярлычок». Наконец она осторожно просунула голову в петлю, завязанную ею, стараясь не сдвинуть шляпы, заботливо выпростала свои распущенные косы из петли и плотно надела ее на шею.
Все было готово. Она стояла, весело балансируя на баррикаде книг, как ребенок на построенном им из песка замке, и взгляд ее, жадно устремленный в окно, пытался проникнуть сквозь листву сиреневого куста. В то время как глаза ее искали далекое небо, заслоненное кустом, ее нога, упиравшаяся в спинку стула, оттолкнула его, и она повисла.
Крюк в потолке бешено завертелся в балке, куда он был вбит, но балка крепко держала его. Веревка натянулась, но не порвалась. Несси висела, дергаясь, как марионетка, на веревке, и тело ее, казалось, вытягивается, отчаянно тянется одной болтающейся в воздухе ногой, стремясь достигнуть пола, но не достигая его на один-единственный дюйм. Шляпка нелепо съехала на лоб, лицо постепенно темнело по мере того, как веревка врезывалась в тонкую белую шею. Глаза, такие ласковые, всегда умоляющие, голубые, как незабудки, затуманились болью и легким удивлением, потом медленно начали стекленеть. Ее губы вздулись, полиловели и раскрылись, челюсть отвисла, тонкая струйка пены тихо потекла по подбородку. Она качалась взад и вперед, качалась в комнате, безмолвие которой нарушал только слабый шелест листьев сирени за окном. Но вот, наконец, тело в последний раз слабо вздрогнуло и замерло неподвижно.