— Эх!.. жаль, паря!
— Чего жаль? — тупо вопрошает, с испуганным лицом, ничего не понимающий мужичонко.
— «Чего!..» Известно, чего, — тебя жаль! Что дал за порты?
— Сорок копеек на серебро выходит…
— Сорок на серебро?.. Ну, брат, дрянь твое дело! Надули, совсем надули! Экий народ шельмовский в Питере живет!.. Вот, гляди сам — пестрядь-то как есть гнилье выходит.
— Да где же гнилье?
— «Где!..» все-то тебе где!.. Значит, я чувствую, — под пальцами некрепко шуршит — вот те гнилье-то где!
— Эко горе какое! — грустно-досадливо произносит мужичонко, совсем уверовавший в силу приведенного аргумента и ударив руками об полы зипунишка.
— Что за горе! Горю, милый человек, помочь можно, — утешает маклак, успевший своими ловкими приемами сразу огорошить простоватого мужичонку. — Давай, что ли, меняться! Вот тебе порты, так уж порты! как есть в самом разе настоящее дело! Одно слово — красота!.. Пощупай-ко?
— Да что… я ведь не тово… — возражает мужичонко.
— Нет, ты, брат, пощупай! ты разницу, значит, почувствуй, — потому: я на чистоту, из одной только жалости, выходит.
Мужичонко щупает, ровно ничего не понимая.
— Ну, видишь сам теперь! Мозги, чай, есть в голове! — спешит убедить его перекупщик. — Давай, что ли, порты, да в придачу двугривенник менового — и дело с концом! По рукам, что ли! — заключает он, ловя мужичонкину руку и норовя хлопнуть по ней ладонью.
— Да как же это?.. еще двугривенник?
— Вот-те Христос — свою цену беру! с места не сойти! лопни глаза мои!.. Я ведь с тобой по-божескому — поди, чай, ведь тоже хрещеные, и хрест, значит, носим — занапрасну божиться не стану. А беру свою цену из жалости, значит, потому: шельмы — хорошего человека надули! Да и порты же, прах их дери! лихие порты ведь! — износу не будет!
Мужичонко раскошеливается и лезет за двугривенным. Маклак пронзительно устремляет взор свой в глубину его замшевой мошонки, и чуть заметит там относительное обилие бабок[14] — как оно там, значит, финалы[15] шуршат, либо цари-колесики[16] мало-мальски вертятся, позвякивают — тотчас же дружески хлопает он мужичонку по плечу и говорит ему необыкновенно мягко и задушевно:
— Милый человек! Что мне от тебя деньги брать!.. Я, значит, по душе… Лучше пойдем-ка вот — раздавим косушечку помалости, али пивка пару слакаем. Чем мне деньги с тебя в придачу брать, так мы лучше, наместо того, магарыч разопьем. Идет, что ли?
— Ладно, — соглашается мужичонко, который от косушки никогда не прочь, а сам думает себе: «Экого человека честного да хорошего господь-то послал мне, — совсем бы пропащее дело, кабы не он выручил».