Для приведения в исполнение своих намерений он начал с того, что вечером же объяснился с Габриэлью. Затем он попросил у графа позволения разместиться для работы в маленьком мавританском павильоне, находящемся в конце парка, возле большого пруда, и состоящего из двух комнат и стеклянной галереи.
Как только Гвидо устроился в своем новом помещении, он отправился в дом судьи и попросил Жизель дать ему еще два-три сеанса.
Делая вид, что рисует, Серрати пристально глядел на молодую девушку, напрягая всю свою волю, чтобы мысленно внушить ей некоторые жесты и слова. На другой день он принес с собой мандолину и по окончании сеанса сделал на ней несколько аккордов. Затем предложил молодой девушке научить ее играть; она, улыбаясь, согласилась. Он подошел и, положив ее пальцы на струны инструмента, заставил извлечь из него несколько звуков. Сам же, наклоняясь над ней, устремил на ее лоб и затылок всю силу своей воли.
— Довольно на сегодня, — сказал он смеясь, — теперь я спою вам что-нибудь.
Гвидо сел против нее и, аккомпанируя на мандолине, затянул мерную странную песнь; в ней слышались то пронзительные дрожащие звуки, то нежные, медленные и страстные, между тем как его пристальный огненный взгляд, казалось, был прикован к чертам своей жертвы. Незаметно для Жизели какая-то странная тяжесть, какое-то оцепенение овладело ею; ее ослабевшие руки упали на колени, утомленная голова прислонилась к спинке кресла, глаза были лихорадочны и неподвижны, лицо побледнело и изменилось.
«Дай мне розу, которая украшает твои душистые волосы», — пропел итальянец глухим дрожащим голосом.
Машинально, с неподвижным взглядом, Жизель сняла со своей головы розу и подала ее Серрати, который продолжая петь, вынул из груды кисточек ореховую палочку и дотронулся ее кончиком до лба молодой девушки, и она почти мгновенно закрыла глаза и, казалось, уснула.
— Слышишь ты меня? — спросил Серрати, наклоняясь над ней.
— Да, — прошептала Жизель.
— Я велю тебе придти в час ночи ко мне в мавританский павильон Рекенштейнского парка и беспрекословно мне повиноваться. А теперь проснись, забыв все, что произошло в течение этого получаса.
Серрати говорил повелительным тоном, делая ударение на каждом слове, затем приложил противоположный конец палочки ко лбу спящей и сел на свое место; в ту же минуту Жизель открыла глаза, видимо, не сознавая, что она спала, и спокойно принялась за свое рукоделие.
День прошел без всяких приключений. Жизель совершенно забыла итальянца, так как после обеда получила письмо от Готфрида, поглотившее все ее мысли. После ужина, когда дети легли спать и домашние дела были окончены, молодая девушка ушла к себе в комнату, еще несколько раз перечитала письмо жениха и написала ему ответ.